За год Госдума наворотила много дел. Последний законопроект «Димы Яковлева» стал самым резонансным и наглядно продемонстрировал нам удивительный русский феномен: у граждан России синдром сироты. Уже много было сказано о том, что «закон Димы Яковлева» — это «закон Басаева», о том, что отвратительно отвечать на меры против коррумпированных чиновников запретом на усыновление детей. И я очень надеюсь, что сейчас, когда мы все так возмущены, благотворителей, помогающих детским домам в глубинке России, станет больше. Я помню, как мы пять лет назад приехали в Кочетковский детский дом, что под Смоленском. Перед нами была страшная картина: дикие, неухоженные, никому не нужные дети, которые ходили чуть ли не в немецких шинелях, оставшихся от пленных Второй мировой войны. И я отчетливо помню, как поняла, что помощь очень нужна детям, живущим за МКАДом, — детям беспросветного мрака. И я мечтаю, что сейчас многие последуют нашему примеру и поедут в детские дома Твери, Костромы, Перми, Кирова, потому что мы должны помогать им, не бросать их, дарить свое тепло и любовь. Но помимо этого человеческого аспекта, мне бы хотелось остановиться вот на каких вопросах. Как вы думаете, почему депутаты и некоторые люди искренне посчитали, что этот закон — благо? А как вы относитесь к этому яростному «патриотизму»? А не удивляет ли вас легкость принятия решения по детям-сиротам? В нас очень глубоко сидит формула «не пяди родной земли». Причем пядью у нас считаются как главная геополитческая болевая точка — Курилы, так и заброшенные земли, которые никому нельзя сдавать в аренду. А теперь в эту «пядь» также «уместно» вписываются и дети-сироты. От того, что «пядь» надо изо всех сил защищать, у многих развивается в ощущение права власти над чужой жизнью. Вмешиваться в личное у нас считается нормой, потому что под угрозой границы общественного. А отсюда — брезгливое отношение к либерализму. Ценность личных свобод, личного пространства, личного выбора не является безусловной и общей для всех людей в России. Вся страна как коммуналка, где на общих собраниях на кухне решается судьба конкретного человека, где на партсобраниях принимаются решения об одобрении или строгих выговорах. Нам искренне кажется, что мы вправе регулировать чью-то жизнь, что мы лучше знаем, что вредит детям и как нужно относиться к секс-меньшинствам. Мы готовы с совершенной легкостью, без д:)тов, без глубоких рефлексий, очень быстро принять решение по чужим жизням. И ответственность, которую в развитых демократических странах люди берут очень тяжело, проводя референдумы, публичные дискуссии, для нас совершенно плевое дело. Эта легкость присуща нам во всех областях жизни. У нас в порядке вещей влезть в чужую ситуацию, всем вместе общественно решить, как к ней относиться. Это ощущение коммунальной квартиры или — хуже — детского дома, где никто не отвечает ни за что, а есть лишь жесткие правила совместного общежития и обязательного условия разделения всеми членами коммуны общих моральных принципов и институций: «Если я так привык и так вырос, значит я знаю точно, как надо». И никому в голову не приходит, что ваша жизнь и ваши представления о мире не могут быть эталоном для подражания — жизнь прекрасна только в ее огромном многообразии. Это так глубоко укоренено в нас, что, кажется, и не вытравить ничем. Поразительный совок, которого будто бы давно не существует, но который, на самом деле, является страшным проклятием нашей ментальности. Мы все сироты одной большой страны. И надежды на обретение дома тают также быстро, как у тех 46 детей, что ждали своих американских родителей. Существующий режим, который невозможно оспорить, социальное расслоение общества, отсутствие нравственных устоев, тотальное недоверие всех ко всем, презрение частной жизни, отсутствие общей идеи (у власти идеология монетократии, а у оппозиции «не ври и не воруй», что, разумеется, никакая не идеология) — все это говорит о том, что мы стремительно теряем чувство родины. Мы, люди с российским паспортом, любящие свою страну, пожалуй, не меньше, чем Путин на пресс-конференции, чувствуем себя сиротливо. Я часто думаю о том, что, может быть, единственное, что осталось у нас общего, светлого, — День Победы. Единственный день, когда ты чувствуешь гордость за свою страну, и это та гордость, которая объединяет абсолютно всех — и старшие поколения, и тех, кто только читал об этом в книгах. Но с каждым годом ветеранов становится все меньше, и скоро этот голос утихнет. Что нам останется тогда? Я помню, как смотрела Лондонскую Олимпиаду и думала о том, как же круто ощущают себя сейчас англичане, понимая, что они — это вся мировая музыка, они — это The Beatles, The Orbital, Rolling Stones, Moby, они — это классика кинематографа, они — это Шекспир и современный театральный перформанс, они — это единый народ с богатой культурой, венчает который, как вишенка на торте, английская королева. И у нас ведь тоже есть богатая культура, которой мы можем по праву гордиться: Пушкин, Чайковский, Достоевский, Толстой… И потом, как озарение, ты понимаешь, что в XXI веке, в современной России ты ничего не знаешь про свою страну, не видишь, не чувствуешь ее, перед тобой только отдельные раскроенные куски. Мы раздробленное общество, без единой цели, без героев, без идеологии — все это подменили нам «правила ведения совместного хозяйства в коммунальной квартире».