Симпатичный голубоглазый блондин в джинсах и укороченной клетчатой рубашке навыпуск — тогда, в 2009 году, так одевались все мелкие клерки. «Выглядит как юрист или банковский работник, надёжный и скромный трудяга. Наверное, хороший парень», — оценивала я его.

Через час я пригласила парня на танец.

Он держал руки на моей талии так, будто она жгла ему ладони, отвечал односложно, с трудом выдавливая из себя слова. Потом, в лесу на Воробьёвых горах, где мы компанией прогуляли ту ночь, новый знакомый посасывал пиво, мычал и поддакивал.

Не знаю, зачем я согласилась на ещё одну встречу, — наверное, от неумения сказать «нет», когда долго и настойчиво просят.
На ней я сказала ему, что он скучный дурак.
Я плыла по Бульварному кольцу в своём лучшем, в цветочек, платье и представляла себя героиней фильма, разбивающей сердца.
Олег семенил следом и гундосил что-то про притяжение.

Через две недели Олег вдруг вырос словно из-под земли в переходе на Пушкинской площади и предложил прыгнуть с парашютом.
Четыре тысячи метров. И четыре тысячи рублей — тогда огромные для студентки деньги. Мой первый в жизни прыжок. Мы даже прыгать будем в разных вертолётах.
«И потом я точно больше его не увижу», — решила я.

Мой тандем-инструктор, шагнув из вертолёта, сделал сальто. Земля кувыркнулась под нами, и там, наверху, когда после свистящего падения парашют раскрылся, в глубочайшей, без единого звука тишине — такой, что всё внизу казалось мне хрупкой картинкой: маленькие машинки, паровозик, клеточки огородов и домики, — я вдруг запела, что хочу как ветер петь и над землей лететь.

Несколько месяцев мы хохотали всей общагой, читая его эсэмэски про «кусаю логти нимагу без тебя» и «снежинки кружаться-литят к тебе меня нисти хотят». На День всех влюбленных, случившийся в тот год после пятницы 13-го, Олег прислал мне фотографию чёрного сердца, вырезанного из рентгена его челюсти.
Сначала я бесконечно извинялась, терпеливо и сочувственно объясняла ему, что любовь не всегда бывает взаимной.
Но вскоре сострадания во мне почти не осталось.
Я сменила сим-карту, но иногда в моменты скуки или грусти любопытство разбирало меня, и я снова вставляла её в телефон.
Он звонил.

В детстве мы баловались, набирая по домашнему телефону с круглым диском номера смешных фамилий из справочника: «Алло! Это Сесь? А ну-ка сесть-встать!». Так и теперь — мы с упоением икали и хрюкали в трубку, смывали воду в унитазе, отдавали телефон нашей гоповатой соседке, ставили могильные песни дарквэйв-группы «Лакримоза», но даже после всего этого Олег продолжал гундосить в телефон: «Люби-имая! Я буду меняться, обещаю! Помнишь, я сказал, что не закончил школу? Я обещаю сдать ЕГЭ!»

В середине той зимы в общежитие по приказу коменданта пришёл электрик и указал на наш обогреватель: «Это у вас тепловентилятор. Он небезопасный. Надо купить новый. Масляный!»

— Вот пускай тебе твой ухажёр обогреватель купит! А ты его за это поцелуй! — придумала вдруг соседка.
— Согреет тебя своим теплом, — подхватила другая.
— Пусть докажет свою любовь!
— Да! Пусть докажет!
— Взрослый мужик вообще-то.

Он стоял под памятником Пушкину, крепко зажав в кулаке деньги.
Перед встречей я намазала зубы активированным углем, чтобы поцелуя точно не вышло, и спрятала лицо под капюшон.
Когда Олег нагнулся ко мне, я оскалила чёрные зубы.
Но это его не остановило.
Он помедлил, сложил губы трубочкой и, по-хозяйски положив мне руку на плечи, стал подтягивать меня к себе и поцеловал взасос.

Олег любил меня даже такой — с чёрными зубами.

Прошло почти три года, Олег не объявлялся. Я наслаждалась огромной студенческой любовью и вспоминала о нём как о забавном приключении.

Но однажды весной в толпе студентов возле университета заметила знакомое лицо. Гундосый голос протянул: «Ю-у-улька!»  

Оказалось, эти годы Олег много работал над собой, чтобы стать мне достойной парой: закончил экстерном школу, сдал ЕГЭ, купил ноутбук и стал меня разыскивать в интернете.

Телефонное преследование превратилось в физическое.

Обычно он встречал меня у станции «Бескудниково», рядом с которой находилась наша общага, и, несмотря на все просьбы уйти, шёл рядом, заглядывая в глаза и рассказывая всякую чушь: как потянул спину и делал компресс, как в Ботаническом саду нашел яблоню с вкусными яблоками, а потом его прогнал сторож, как в новой фирме, куда он устроился риелтором, его снова обманули и после этого его трудовая книжка закончилась, потому что в ней уже была пятьдесят одна запись.
«Юлька, я повзрослел! Я изменился! Я буду хорошим, самым лучшим! Единственная моя! Прошу, скажи „да“! Я всё время делал что-то не так, прости-прости-прости меня, я обещаю, обещаю!»

Летом Олег носил всё ту же клетчатую рубашку, а зимой всё ту же красную курточку и круглый год — одни и те же светлые джинсы, уже пошедшие буграми на коленях. Наверно, те самые, в которых он со мной познакомился. На спине у него лепился маленький рюкзачок, похожий на рюкзак школьницы или пропеллер Карлсона.

Олег появлялся всегда, когда у меня был важный день. Даже на сдачу диплома мы ехали вместе. Особенно активен он был на праздники и особенно тогда, когда мне не с кем было их отметить.

Редкий мой друг не «поговорил с ним по-хорошему, а то будет по-плохому».
«Маньяк твой опять тут ходил. Давай я ему голову проломлю?» — беспокоился наш охранник, тамбовский парень Николай.

Приближался конец пятого курса. Боясь пропустить мой отъезд из общежития, Олег приходил каждый день и предлагал свои риелторские услуги по поиску нового жилья.
Но день выселения, когда мы забили моими пожитками — одеялами и книгами — старенькую «Волгу» моего дяди, он пропустил.

Я переехала в маленькую комнату на ВДНХ и удалила все аккаунты в социальных сетях.

Здравствуй, свобода и новая жизнь!

Через два месяца Олег встретил меня у метро.
Всё началось сначала, только теперь охранника Николая не было. Олег разжимал домофонную дверь и ждал меня прямо на лестничной площадке.

А я, наконец, осознала весь ужас истории, в которую влипла.

В очередной раз, когда Олег встретил меня у дома, я предложила ему сходить к психологу. Он удивился предложению, но желание провести со мной время победило.

На приёме у психолога Олег отвечал с большим трудом, делал паузы между словами и даже слогами, на большом его носу выступили капельки пота.
— Вы видите, что ей плохо? — спрашивала психолог.
— Да? А почему?
— Она не хочет вас видеть.
— А я хочу!
— Но ведь она не хочет.
— Но я хочу!
— А если у неё появится муж, ребёнок, вы продолжите её добиваться?
— Такого не может быть.

Слушая Олега, я думала: «А знает ли он вообще обо мне что-нибудь? Интересует ли его моя личность?»  

Психолог заключила, что состояние Олега на грани психической патологии и что критичная оценка происходящего у него отсутствует. Она посоветовала мне обратиться в полицию или к его родственникам, чтобы они подумали о его лечении.

Одним осенним вечером, когда Олег, как обычно, дежурил у подъезда, я вызвала полицию. Нас отвезли в часть.        
 — Преследует? — заржал майор Лобов, прочитав моё заявление. — Юный следопыт?
— Чикатило вылитый! — взглянул на Олега из-за стекла дежурной будки угрюмый лейтенант по фамилии Лопатин.  —  Девушка, какое преследование? Мы не в Америке! Тут неподалёку одна дама два года преследовала парня, который лишил её девственности. Звонила ему в дверь по ночам. Продал квартиру и переехал. А вы говорите!

На вопрос, как можно составить заявление, чтобы преследователя наказать, Лобов ответил:
— Да под любую статью подведём! Засунем ему под куртку телефон, напишем, что украл и преследовал вас с ворованным телефоном под курткой! Просто других способов нет!

За то, что человек ходит за вами и признается в любви, сделать с ним ничего нельзя, даже если вам это не нравится, объяснили мне в полиции. Один из сотрудников предложил «разобраться» с преследователем своими силами: «Пусть ему какой-нибудь твой друг голову проломит». Несколько раз друзья действительно пытались образумить преследователя, хоть и без рукоприкладства.

Мою последнюю надежду звали Елена Ивановна — это была мама Олега. Мягкая, сердобольная, уставшая от жизни женщина, в тёмной юбке и резиновых полусапожках. Кроткая, незлобивая, бесхитростная. Идеальная свекровь.

Елена Ивановна рассказывала, что Олежку и его старшего брата, которому уже за тридцать, она вырастила одна. Оба они так и живут с ней в небольшой двушке возле Битцевского парка. Старший брат разбивает машины и постоянно влипает в неприятности, а вот с Олежкой ей очень повезло — хороший мальчик, хлопот не доставляет. Словно оправдываясь, она рассказывала и рассказывала мне истории о своём мальчике:
«Он самостоятельный настолько, что, представьте себе, уже в школе мог поджарить на сковороде яйцо! Прихожу однажды, а он яичницу себе сделал! Сам проснулся, никому ничего не сказал, тарелку помыл… Он, правда, парень очень хороший».

В детстве Олежка был добрый и немного застенчивый. За это над ним издевались одноклассники. Однажды на продлёнке случилась беда: Олежку засунули головой в ведро для мытья полов. С тех пор он стал замкнутым. Когда ему пришла пора идти в армию, Олежку откосили по психиатрии.

Наконец я отважилась и сказала, что Олежка преследует меня и что он, может быть, не совсем психически здоров. Попросила показать его врачу. Елена Ивановна таинственно понизила голос, подняла руки над головой, сложила пальцы, обозначив так две точки:

«Представь, вот это — Олег, а вот это — ты. Вы с ним связаны ниточкой. Между вами течёт тонкая струйка энергии. И вот ты эту ниточку потихоньку отпускай — отпускаешь, отпускаешь…»

Последняя моя надежда исчезла.

Был ноябрь 2014-го. Я несла три больших пакета из торгового центра «Золотой Вавилон».

Трамваи встали.
Начался дождь.
Я пошла по путям — через огромный пустынный бульвар, где на ветру качались чахлые, плохо прижившиеся деревья и летали целлофановые пакеты.

Олег появился как всегда в самый ненужный момент и не уходил, поэтому я приказала ему хотя бы не приближаться и идти на два метра сзади, подобрала хворостину и, если он подходил ближе, слегка хлестала его. Он смущённо улыбался, тянул «Ну Ю-у-улька!» и плёлся за мной, как покорный бычок.
«Я всегда делал что-то не так, — канючил он. — У меня и так проблемы! Я отдал деньги, меня кинули, а ещё и ты! Прости же меня, прости. Ты единственная любовь моя. Люблю, прости же, прости, прости!»

Я не выдержала и ударила его ногой.
«Юлька! Испачкала джинсы! Мои любимые!» — обиженно загундосил он.

И тогда я поколотила его, зажав в кулаке телефон.

Ребро мобильника попало ему в голову.

Он схватился за макушку и присел, жалобно заглядывая мне в глаза.

Сидя на корточках, Олег протягивал вверх руку и показывал мне свою ладошку в крови.

Я заплакала.
«Юлька, ты плачешь? Почему? Не плачь, Юлька!»

И я представила, что где-то в кривом зазеркалье ему сдаюсь.

И вот мы отправляемся жить в двушку рядом с Битцевским парком.

По утрам он приносит мне эту свою яичницу, и я, преодолевая тошноту, засовываю вилкой в рот скользкий, как сопля, непрожаренный белок.

Потом он провожает меня на работу, встречает, провожает в кафе к подружке, упрямится, конечно, и даже разбрасывает носки, но если пригрозить, то делает всё что я ни скажу.

По ночам он сидит у моей кровати и смотрит из темноты, а когда всё-таки засыпает, вскрикивает во сне и вскакивает на кровати. «Не бойся, Олежка, маленький мой, я не уйду, я с тобой. И ты от меня не уйдёшь…»

Мы покупаем на мои деньги «транспортное средство машину» и по выходным, когда целый день впереди, садимся в нагретые солнцем кресла и защёлкиваем ремни. Мы катим далеко-далеко, по блестящей дорожной ленте, за горизонт, туда, где поднимается рожь, и птицы застывают в небе, и блестит, как рыбная чешуя, поверхность реки.

Последний раз он позвонил мне после моей свадьбы: «Юлька, у меня и так проблемы, так ещё и ты! Блин, что ж делать — придётся ждать, когда ты разведёшься», — «поздравил» он меня. Я отдала трубку мужу, и тот, как человек, не склонный к рефлексии, сказал: «Парень, у тебя проблемы? Ну и реши их, чего ты мне-то звонишь?» Больше Олег не звонил.

Сейчас мне неприятно вспоминать, что я издевалась над не очень здоровым человеком, я испытываю чувство вины и оправдываю себя тем, что была юна, глупа, ничего не знала о сталкерстве. И что не будь меня — он прицепился бы к кому-нибудь другому. Я изо всех сил стараюсь об этом не думать, но иногда, когда всё-таки думаю, вижу, что это было моё такое долгое и серьёзное испытание не на смекалку, ум и находчивость, а на человечность — и я его не прошла.

Но сострадание не отменяет страха, который я до сих пор испытываю, хотя живу в другой стране. Ведь хроническую болезнь нельзя вылечить, и она лишь затихает до очередного обострения.