Князь Владимир Палей родился в Санкт-Петербурге 28 декабря 1897 года в семье Великого Князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Пистолькорс. Детство прошло в Париже, а по возвращении в Россию в 1908 году Владимир поступил в Пажеский корпус - военно-учебное заведение для молодых аристократов.

С матерью

С сёстрами Ириной и Натальей

С началом Первой мировой войны Владимир, как многие русские юноши, преисполнился патриотического энтузиазма. Однако надежды на быструю победу вскоре исчезли, а Россия, как и другие воюющие страны, оказалась втянутой в нескончаемый, кровавый кошмар.

Для Пажеского Корпуса война обозначала ускоренное продвижение. В декабре 1914 года князь Владимир поступил в императорский гусарский полк, а уже в феврале 1915 отправился на фронт. Положение сына Великого Князя не ограждало Владимира от опасностей и жестокости войны. Несколько раз его посылали в опасные разведки, а пули и снаряды постоянно сыпались вокруг него. За храбрость он был пожалован военным орденом Анны 4-й степени. Кроме того, ему было присвоено звание поручика, и он был очень любим своими соратниками. 

В приходе революции князь Владимир Палей увидел приближение антихриста. 1 ноября 1917 года он записывает в своем дневнике о расстреле одного священника в Царском Селе и продолжает: «Но что может быть хуже расстрелов, служба церковная в Царском запрещена. Разве это не знамение времени? Разве не ясно, к чему мы идем и чем это кончится? Падением монархий, одна за другой, ограничением прав христиан, всемирной республикой и — несомненно! — всемирной же тиранией. И этот тиран будет предсказанным антихристом... Невеселые мысли лезут в усталую голову. И все таки светлая сила победит! И зарыдают гласом великим те, кто беснуется. Не здесь, так там, но победа останется за Христом, потому что Он — Правда, Добро, Красота, Гармония».

28 декабря 1917 ему исполнился 21 год. Княгиня Палей так описала в своих мемуарах этот последний в его жизни день рождения: "Мы снова зажгли елку и пове­сили на неё подарки. Девочки и он (Владимир) приготовили для нас «L’Assiette de Delft». Ирина и Наталья, подготовленные сыном, превосходно её исполнили. Наш друг граф Арман де Сен-Савер… ужинал с нами в этот вечер и тоже восторгался услаждавшими слух мелодичными рифмами..."

3 марта 1918 года председатель Петроградской ЧК Моисей Соломонович Урицкий издал предписание всем членам семьи Романовых явиться в ЧК. Поскольку Павел Александрович был болен, решили, что Ольга Валериановна представит в Петроградскую ЧК врачебное свидетельство, Владимир же, не носивший фамилию Романовых, останется дома, и тогда, надеялась семья, на него, возможно, не обратят внимания. Однако сотруд­ники ЧК потребовали от княгини Палей, чтобы её сын явился к ним на следующий день. 

4 марта Владимир явился в здание Петроградской ЧК, где его принял Урицкий, сделавший ему оскорби­тельное предложение: «Вы подпишете документ, в котором будет указано, что вы более не считаете Павла Александровича своим отцом, и немед­ленно получите свободу; в против­ном случае вам придётся подписать другую бумагу, и это будет означать, что вы отправитесь в ссылку». Это был последний билет на жизнь, но Владимир был человеком принципа. Несмотря на то, что он кипел от негодования, он ничего не ответил, лишь пристально посмотрел на комиссара. На лице князя Урицкий увидел такой полный упрека и презрения взгляд, что он резко сказал: «Ну, ладно, тогда, уж если так, то подпишите бумагу об изгнании». Владимир был подвергнут ссылке. Хода­тайство княгини Палей было оставлено без внимания: княгине объявили, что Владимиру надлежит прибыть 22 марта в шесть часов вечера на Николаевский вокзал, чтобы отправиться оттуда в Вятку.

5 мая княгиня Палей получила телеграмму от своего сына, в которой князь также сообщил, что он и его союзники переводятся в Алапаевск, маленький городок, расположенный в 120 км от Екатеринбурга. Арестованные прибыли в Алапаевск 7 мая.

17 июля в полдень к узникам явился чекист Старцев с группой рабочих-большевиков, отослал всю стражу, отобрал у изгнанников их последнее имущество и объявил им, что ночью они будут перевезены в другое место, находящееся в 11 км от Алапаевска. На самом же деле большевики намеревались отвезти их к заброшенной и полузатопленной рудной шахте близ деревни Синячиха, которая была выбрана местом убийства. На дне шахты была яма, называемая Нижнеселимской, глубиной метров в 11, в которой тела нескоро были бы обнаружены.

По прибытии узников заставили пройти несколько сотен метров от повозок. Их сбрасывали по одному. С завязанными глазами и со связанными за спиной руками, узники не могли защищаться от побоев или стараться бежать. Некоторые из них были ещё живы после падения, в том числе и Владимир, т.к. по показаниям следователей его тело было найдено в сидячем положении.

Владимир был очень одарённым молодым человеком, с детства говорил на нескольких языках, писал прекрасные стихи - за всю свою недолгую жизнь выпустил два сборника, и до ареста готовил к выпуску третий.

"Володя Палей был удивитель­ным человеком, живым инструментом редкой чувствительности, способным производить удивительные мелодии и создавать мир ярких образов. По возрасту и жизненному опыту он был ещё ребёнком, но его разум достиг высот, до которых добираются немно­гие. Он был гением." — Мария Павловна, сводная сестра.

О, СВЕТЕ ТИХИЙ...

О, Свете тихий, Боже правый!
Ты ниспошли Свои лучи,
В покой таинственной оправы
Алмазы сердца заточи...
Измучен я немым страданьем,
Не знаю — чем душа полна?
Так пусть Тобой, Твоим сияньем
Навек исполнится она.
Во мне мерцает, догорая,
Недостижимая мечта —
Возьми, возьми ее для рая,
Где всё покой и красота!
И Ты, о, Пресвятая Дева!
Склонись над жизнью молодой,
И грусть чуть слышную напева
Возьми незримою рукой!
Храни ее! В ней все стремленья,
Все думы светлые мои,
В ней дань земного умиленья,
В ней всех источников струи!
Храни ее над облаками, 
В немой лазурной вышине, 
И в час, когда беспечность с нами,
Отдай ее Ты снова мне!
И будет что-то неземное
Звучать с тех пор в стихе моем,
В нем все далекое, святое
Сольется с жизненным огнем.
В нем отзвук ангельской свирели
Скользнет, как чистая слеза,
И буду знать я, что смотрели
Мне в сердца глубь Твои глаза.

***

Как на сердце вдруг стало тихо
Среди наскучившего дня...
Наверно кто-то помолился
Душою чистой за меня.

Наверно кто-то незнакомый,
Далёкий,старый и простой,
Мой образ вспомнил промелькнувший
Своею тихою мечтой.

***

СОНЕТ ОТЦУ

Мой ласковый, мой милый, мой родной!
Средь ужасов земного урагана
Теперь сплотились с силою двойной
Мечты отца и грезы мальчугана.

Из колеи мы выбиты войной,
Томимся мы - но поздно или рано
Вернется счастье солнечной весной,
И прошлого не станет, как тумана...

На память же о днях борьбы и смут,
О вечерах совместного молчанья
И тихого взаимопониманья

Прими мой первый труд, мой робкий труд
И озари его улыбкой, полной света,
Равно любя и сына, и поэта!

***

СОНЕТ МАТЕРИ

Когда в родном гнезде еще я слабо спал,
Под крылышком Твоим мои таились грезы...
Ты их взлелеяла - и вот, мой час настал,
И пышно расцвели мечтательные розы...

На жизненном пути я не видал угрозы,
Мой юный горизонт никто не омрачал:
Все слезы для меня - одни Твои лишь слезы,
Все думы, все мечты - один Твой идеал!

Ты мне вдохнула мощь, и веру, и надежды,
Ты душу облекла в блестящие одежды,
Дрожала надо мной, как я дрожу теперь,

Когда передо мной раскрыта Рифмы дверь...
Тебя, а не меня, архангелы коснулись:
Мои стихи Твои: Они к Тебе вернулись.

***

НЕИЗВЕСТНОЙ

Я буду воспевать тебя, любимая,
И ты не будешь знать, что это - ты...
Моя любовь таится, нелюдимая,
Ты этот лист прочтешь, как все листы.

Но, может быть, душа моя гонимая
В тот миг так затоскует от мечты,
Что обовьет тебя печаль незримая...
Ты взглянешь мимолетом на цветы.

Что вечно у тебя стоят, душистые,
И затуманятся глаза лучистые,
Твои глаза, источник красоты...

Поймешь ли ты тогда, моя родимая?
Ты не должна понять, что это - ты...

Я буду воспевать тебя, любимая...

***

Цветет сирень, как в прошлые года,
Цветет сирень,
Как и тогда, в саду лазурна тень,
Как и тогда...

Но где мечты моих далеких дней,
Но где мечты?
Все холодней объятья суеты,
Все холодней.

Из рук судьбы мои часы летят,
Из рук судьбы...
Один лишь сад не испытал борьбы,
Один лишь сад,

И никогда не ведал скорби гнет,
И никогда...
Сирень цветет, как в прошлые года,
Сирень цветет.

***

ТЕБЕ

О, если б быть персидской тканью
Под торжеством твоих шагов!
Пестреть отливами цветов
Едва живой персидской тканью...
К такому сладкому страданью
Душой мятежной я готов - 
О, если б быть персидской тканью
Под торжеством твоих шагов!
Ты проходила бы бесшумно
По всем узорам грез моих,
Я был бы радостен и тих - 
Ты проходила бы бесшумно
И танцевала бы безумно
На мне - в объятиях других...
Ты проходила бы бесшумно
По тонким нитям грез моих.

И в час, когда луны сиянье
Ложится мягко на ковры,
Когда снисходят для игры
Рабыни лунного сиянья,
Имел бы я воспоминанье:
Следов мгновенные дары...
В тот час, когда луны сиянье
Ложится нежно на ковры.

***

ПЕРЕД ПАМЯТНИКОМ ПУШКИНА
В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

Осенний день влечет к печальной грезе,
Все замерло... Порхает желтый лист,
И в той же неизменно-тихой позе,
Мечтает вдохновенный Лицеист.

Я здесь один... Безмолвствует аллея,
Но мысли странные бегут волной
И чудится, что томик Апулея
Среди листов лежит передо мной...

О, мой кумир! Наставник лучезарный,
Которому обязан многим я!
Перед тобой стою я — благодарный,
В неясном блеске облачного дня...

Учитель светлый мой! В иные годы
Ты здесь блуждал, лелея юный стих.
Теперь сентябрь... и голос непогоды
Пред думою Твоей как будто стих...

И листьев не колышется завеса,
Застыл весь мир, как чудно-скорбный рай,
И мнится мне, что выстрела Дантеса
Еще не услыхал российский край,

Что Ты еще — воспитанник Лицея,
С грядущею поэмою-мечтой,
Что жизнь Тебя, как жуткая Цирцея,
Томит своею страшной красотой...

О, Юноша с мятежными кудрями!
Ты ожил вновь, божественный пиит,
И Муза, над Тобой взмахнув крылами,
С улыбкой неразгаданной стоит!

И кажется, что все воскресли боги,
Что нет времен, что Ты заговоришь,
Что голос Твой, и ласковый, и строгий,
Нарушит эту призрачную тишь,

Что, полон неземного снисхожденья,
Поймешь Ты, чем мой робкий дух томим,
И в сказку Твоего стихосложенья
Я буду посвящен Тобой самим,

Что объяснишь Ты мне святые тайны,
И долгого мечтанья сладкий вред,
И вдохновенья ореол случайный...
О, Боже мой! Какой прекрасный бред!

Нет! Это — сон... Влечет к унылой грезе
Осенний день, и плачет желтый лист,
И в той же неизменно-тихой позе
Мечтает вдохновенный Лицеист...

***

ПЕСНИ СКОРБИ И НАДЕЖДЫ

Птица Гамаюн

Тихо ночь спустилась звездная 
На земные алтари,
Приумолкла битва грозная
До рассвета, до зари.

Пригорюнь, о тьма прекрасная,
Мир нежнее обними...
Плачь, Россия, плачь несчастная
Над умершими детьми...

Птица Сирин

Тьма, смеешься, ароматная,
И беззвучен вещий смех:
Чуешь, знаешь, благодатная,
Что рыдать- великий грех;
И подходит полночь плавная,
Как Давидова Псалтырь - 
Возликуй, Россия славная: 
Каждый сын твой - богатырь!

Птица Гамаюн

Крест, о Русь, из камня высеки
И на грудь его одень - 
Ведь десятки, сотни, тысячи
Умирают каждый день.
Погребальными напевами
Храмы Божии полны,
И рыдающими девами
Не сорвется цвет весны.

Птица Сирин

Крест, о Русь, одень из золота,
Из камней Уральских гор - 
Вечно ясно, вечно молодо
Твой сияет чудный взор.
Пусть держава та двуликая
Устрашится сил твоих - 
О родная, о великая,
Мать героев и святых!

Птица Гамаюн

Ты войною окровавлена,
Но рыдать тебе нельзя:
Посмотри - кругом отравлена
Кровью черною земля!
Силы вражьи снова прибыли,
Не колеблет их война.
Ты идешь к своей погибели,
Горемычная страна!

Птица Сирин

Нет! Тебе к рассвету чистому
Богом велено идти!
Ты проходишь по тернистому,
По тяжелому пути,
Но, начавшись долгой битвою,
К светлым дням выводит он,
И всевластною молитвою
Меч славянский освящен!