Эта история произошла в шестидесятые годы. Гагарин уже взлетел, а в Кеннеди ещё не стреляли… Хотя нет, стреляли, так как мы были уже студентами ВГИКа.

Зима. Сыплет густой снег. Никита Михалков в папином пальто с каракулевым воротником, с бумажным пакетом, в котором дефицитный коньяк «Камю», банка ветчины, коробка конфет, коробка печенья «Залп “Авроры”», что-то ещё, идёт по улице Горького с двумя девушками в длинных до пят пальто и фетровых шляпках. Я случайно наталкиваюсь на это трио. Никита радостно: «Браво, ты очень кстати! Энри Лолашвили должен был появиться, но…»

Я смотрю, у девушек одинаковые мушки на щеках. Это говорит о многом. Понимаю, что туда, куда я шёл, сегодня не дойду. Никита представляет меня: «Мой друг Джеймс Джойс, автор романа “Улисс”».

Одна из девушек переспрашивает, «Джеймс?» Я отвечаю: «Джеймс Джойс». Никита продолжает в том же духе: «Терпеть не может женщин». Одну из девушек звать Анна, вторую – Элла. Вторая смеётся: «Я знаю один секрет. Даже мертвец проснётся и захочет полакомиться девочкой Эллой». Многообещающее заявление. Особенно для меня, живущего в то время в общежитии, где в холодильнике ничего, кроме пачки соли и маринованных патиссонов.

Никита улыбается мне: «Девочки не хотят ресторан, предлагают клуб Чкалова, там танцы. Джеймс, ты хочешь танцевать?» Я разглядываю тонкие девичья лица, их мушки. Никита настойчив: «Джеймс, очнись, скажи, что не хочешь танцевать в клубе Чкалова. Там холодно!»

«Холодно стоять на улице, – говорит Элла. – Поехали на дачу моего дяди Толи, там никого, но у меня ключи. Берём мотор – и через сорок минут тепло! О’кей? Ярославское шоссе, посёлок Вишня! Едем!?»

Заброшенная дача. Пустые комнаты. На стене – большой холст, копия боттичеллиевской «Рождение Венеры» без рамы.

Разбитый диван, на котором мы все уместились. Стол, бутылка «Камю», конфеты, ветчина. На полу у дивана – электропроигрыватель с пластинкой Луи Армстронга, поющего в дуэте с Эллой Фицджеральд.

Никита танцует с другой Эллой. Я смотрю на люстру, где светит один плафон. В печи горят сырые доски, дрова. В комнату вдувается густой дым.

Никита и Элла выходят в соседнюю комнату. Он держит партнёршу в объятиях, ногой закрывает дверь. Потом возвращается один и берёт недопитую бутылку.

– Мы там, вы здесь, о’кей?!

– О’кей!

Когда Никита вышел, девушка Анна посмотрела на меня.

– Джеймс, давайте без слов, хорошо? Терпеть не могу слова…

Плафон на люстре погас. Анна расстегнула мохеровую кофту, сняла атласный лифчик, скинула плиссированную юбку, стянула капроновый чулок, потом освободила от чулка вторую ногу и голая подошла ко мне. В окнах сыплет густой снег – всё как в кино. Анна находит в Никитином пакете бутылку «Столичной» водки, протягивает мне её, до этого сделав несколько глотков:

– Прямо из горла будешь? (Я пью.) А теперь, писатель, я буду тебя учить, как любить незнакомую тётю… Повтори, как тебя звать?…

– Джеймс Джойс.

– А книжка твоя?

– «Уллис».

– О чём?

– Я не читал.

– Как это?

– Так. Её трудно читать…

Продолжать идиотский литературный диалог не было сил, в темноте тело Анны мерцало магическим фосфорическим огнем.

Утром я проснулся от крика Никиты:

– Они сбежали!

Я увидел пустую комнату, оборванные обои, копию на холсте без рамы «Рождения Венеры».

– Украли все наши вещи!

Я посмотрел на стул, на который вчера сложил одежду. Стул стоит, одежды нет.

– Сбежали?!

На столе пустая коробка из-под конфет. Нет банки ветчины, нет «Камю», нет пальто, ни моего, ни Никиты, папиного с каракулевым воротником. Нет наших пиджаков, брюк, сорочек, трусов, носков, ботинок. Нет паспортов, бумажников, записных книжек, ключей.

Я подошёл к окну. Идёт густой снег. Заборы, за ними дома, над крышами которых ни одного дымка. Посёлок без людей. Видимо, это летняя дачная зона. Холодно, при потухшей печи ходим голые, ладонями прикрывая срамные места. Наверное, мы очень смешны.

– Как называется это место?

Изо рта Никиты идёт пар.

– Не помню! Ах, да… Вишня!

– Что делать?

Я заглянул в соседнюю комнату. Там на полу матрац и больше ничего.

– Дрова на дворе!

Никита открыл дверь и побежал по снегу голый. Подняв десяток поленьев, брошенных в глубине двора, Никита бегом назад. Входя в дом, он снял с ржавого гвоздя рваную соломенную шляпу. Надел. Довольный улыбнулся зеркалу.

– Чем их зажечь? Зажигалку! Сучки свистнули!

– Давай осмотрим дом, может, что найдём…

Никита накинул на себя полосатый матрац, ходит с ним. Под диваном обнаружили сандалии, зелёные от плесени.

– Мне шляпа, тебе сандалии.

Я стал обладателем сандалий, он в шляпе, но босой. Я предложил:

– Похожу по посёлку, буду кричать, может, есть тут кто живой…

Никита, вручил мне матрац, я пошёл в поисковую экспедицию.

Посёлок Вишня. Снег по колено.

Мелькнула собака.

– Собака! Собака! Иди сюда…

Собака смотрит на меня, на странное двигающееся сооружение, побежала прочь. Я побежал за ней и упал в сугроб. Выкарабкался.

– Люди!

Оглядываюсь по сторонам.

Одинаковые заборы, дома. Деревья. Всё белое, безжизненное. Побежал назад. Не могу найти «нашу дачу». Кричу:

– Никита! Никита!

Тишина, падают хлопья снега. Я понял, что заблудился.

– Воровки! Проститутки!

Хочется плакать от отчаяния. Неожиданно увидел чучело. Чучело махало руками. Это Никита в офицерской шинели без погон.

– Там шкаф, мы не заметили, в шкафу висело это!!!

Я, обессиленный, замёрзший, вошёл на «нашу дачу».

Подбежал к шкафу, открыл его, забрался внутрь, сел на дно и захлопнул дверцу.

– Ты что? – Никита в офицерской шинели ходит вокруг шкафа.

– Тут тепло!

Тихо матерюсь. Спрашиваю Никиту:

– Почему, скажи, Лолашвили не пришёл?

– У него зверская интуиция…

Дрожат плечи, спина, клацают зубы. Мне холодно, как мамонту в вечной мерзлоте. Никита открывает дверцу шкафа, кричит:

– Всё, хватит… Пошли к электричке она где-то рядом тут прогудела…

Посёлок Вишня.

Мы идём быстрым шагом к электричке. На мне матрац, ноги во что-то обёрнуты, помнится, это разрезанный ножиком холст боттичеллиевской «Венеры». Я – Джеймс Джойс – похож на немецкого военнопленного под Сталинградом. На Никите Михалкове – шинель, сандалии и соломенная шляпа. Мы идём мимо магазина, на дверях которого замок, мимо замёрзшего пруда. Мимо телефонной будки, в которую влезали погреться.

Мы, два чучела, идём и хохочем.