Простите, название не моё!!

Возможность для детей с ОВЗ учиться в обычных школах — огромный шаг вперед. Так мы думали больше 10 лет назад, когда появился закон об инклюзии. Сегодня стало понятно, что он не работает. Почему и можно ли это изменить, размышляет наш блогер Полина Колосова.

Согласно данным Федерального реестра инвалидов на начало 2022/2023 учебного года, каждый 30-й (!) российский школьник имеет ограниченные возможности здоровья (ОВЗ). Более половины детей с особенностями здоровья посещают обычные образовательные учреждения со встроенной инклюзивной структурой. Треть россиян не поддерживают такую схему обучения. В сети противники инклюзии предлагают посадить всех «ненормальных» в один класс — и учить там, не мешая другим.

Инклюзия не работает.

В декабре 2012 года в законе «Об образовании в РФ» закрепили инклюзию. В результате все дети, независимо от физических и интеллектуальных особенностей, получили право ходить в обычные школы. Планировалось, что это поможет здоровым детям учиться сопереживанию и пониманию, а воспитанникам с ОВЗ — социализироваться и жить полноценной жизнью.

«Да зачем ему вообще учиться? Овощ. И останется овощем». Почему российская школа не принимает особых детей.

С принятием закона новый статус обрели психолого-медико-педагогические комиссии (или ПМПК) — совет дефектологов, логопедов, врачей и социальных педагогов. Задача ПМПК — выявлять детей с нарушениями развития и составлять для них оптимальный путь обучения. С заключением комиссии родители могут требовать специальных условий для ребёнка: индивидуальную программу, тьютора или коррекционные занятия.

В школах нововведение приняли с треском. И с годами ситуация не улучшилась. В одной из веток женского форума Woman.ru с октября 2020-го года обсуждают недостатки инклюзии. Диалог начался с сообщения одной из пользовательниц: женщина жаловалась, что в класс к дочери определили учащегося с ОВЗ. Мальчик не разговаривал и сидел за первой партой с сурдопереводчиком. «Рукомахания» жестового языка, как пишет автор, отвлекали одноклассников: «Вот хоть убейте, я не понимаю, зачем он в нашем классе. А вдруг под него будут замедлять или упрощать программу? Пострадает качество обучения здоровых детей ради одного якобы нормального».

Да чем он ненормальный?! Он гений, может быть!

Во всяком случае, в Ашане глухонемые на кассе работают быстрее и спокойнее гораздо, чем нормальные кассиры. А была у меня знакомая, она вообще диссертацию защитила- глухота не слабоумие, как известно!!

А вот что отвечают комментаторы: «Ребят, давайте будем говорить правду. Инвалиды никогда нормальными не станут, работать, скорее всего, не смогут и будут пожизненно бременем для налогоплательщиков. А откуда, простите, взяться налогоплательщикам, если сейчас 32 ребёнка не имеют возможности получить образование?»

Детей с инвалидностью и слабыми расстройствами — дислексией, задержкой психического развития (ЗПР), синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) — заботливые комментаторы отправляют в коррекционные школы: «Были раньше спецшколы, там им и место. Обычным детям мешают условия, организованные для одного ученика». Тем, кого туда попросту не возьмут, рекомендуют переходить на домашнее или частное платное обучение.

А сколько людей с дислексией в мире достигли огромных высот?! Это что, приговор? Не те времена, чтобы частное полноценное обучение потянуть! Злые люди у нас! Черствые!

При этом зачастую, по словам Ольги Корытько, учителя-логопеда «Центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи», экс-члена территориальной психолого-медико-педагогической комиссии Ханты-Мансийска, дети с тяжёлыми множественными нарушениями и так поступают в коррекционные школы. Основная масса уходит в спецучреждения из общеобразовательных, не выдержав нагрузки. Реже бывает, что ребенка из коррекционного учреждения выводят в массовое.

На редкие замечания о воспитании человечности противники инклюзии реагируют агрессивно: «На математику приходят учиться математике, а не человечности! *** (зачем) такому ученику знания по математике? Куда он их применит? Поймёт ли он вообще хоть что-то?»

Встречаются и более радикальные комментарии: «Да *** (зачем) ему вообще учиться? Овощ. И останется овощем». Какие мерзкие комментарии! Чему они научат своих детей, эти люди?!

«Те, кто задают такие вопросы, не имеют больных детей и не понимают родителей, которые столкнулись с такими проблемами, — отмечает Ольга Корытько, — Ведь все хотят, чтобы их ребёнок чего-то достиг. И если он не умел говорить и у него после специальных занятий появляются в речи звуки, жестовая речь — это колоссальное достижение и радость для родителей».

Радость и достижения тонут в общем непонимании цели инклюзии — интеграции в общество людей с ОВЗ. Примеры встречаются повсеместно. В 2017 году московские родители создали петицию «Остановим рейдерский захват школы № 518», чтобы не дать особенным детям учиться вместе с «нормальными». «Мы не хотим, чтобы в аттестате у нашего сына было написано, что он окончил колледж «для дебилов», — возмущались активисты. В 2019-м жители Кунгура в Пермском крае вышли на митинг против временного размещения коррекционных классов в здании СОШ. В 2020-м году учительница красноярской школе предложила сделать общее фото без мальчика-колясочника.

Не отличаются терпимостью и дети ( закономерно). К пяти годам у ребёнка складывается картина мира — набор представлений о нормальном и правильном. Все, что он видит до этого возраста, в дальнейшем воспринимается как данность и эталон. Если нормативный условный мальчик Юра попал в инклюзивную группу до пяти лет, в его картину мира успевает встроиться идея, что колясочник Петя, плохо говорящий Вася и он сам — равноправные члены общества. Особенности их здоровья — просто часть его личности, как цвет волос или рост.

Маша, которая выросла среди обычных сверстников и в 7 лет оказалась в инклюзивной школе, будет чётко знать, что особенные дети — другие. Встретившись с непривычными поведением непохожего школьника, она, как и сверстники, начнёт активно его не любить — это реакция на дискомфорт.

Право есть, а денег нет

Инклюзия тонет не только из-за общественного непринятия. По словам Наталии Великовской, кандидата медицинских наук, нейропсихолога и руководителя АНО «Центр раннего развития детей с аутизмом «Подсолнухи», главная проблема системы — деньги, недостаток которых сталкивает идею с отсутствием условий и дефицитом кадров.

До 2015-го года в школах существовало сметно-бюджетное финансирование. На работу приглашали нужное количество специалистов и получали необходимую сумму, чтобы платить зарплату, закупать оборудование и учебники. Закон «Об образовании» изменил субсидирование на подушевное. Финансирование упало в среднем в 13 раз. Школам теперь невыгодно нанимать логопедов, дефектологов, тьюторов и психологов. Даже если по заключению ПМПК ребенку полагалось индивидуальное сопровождение, получить его он не мог.

Учреждения, которые все же пытались обеспечить школьников положенным, банкротились. Против внебюджетной инициативы выступали сухие расчеты. По данным «Коммерсанта», обычная школа в Москве получает на коррекционную работу с одним ребенком с ОВЗ 25 тысяч рублей в год. Если вычесть единый социальный налог, выходит, что в месяц можно потратить 1 450 рублей. На эти деньги нужно организовать 24 часа коррекционных занятий, закупить учебники и оборудование.

Максимум, что выплатят преподавателю за сорок минут работы, — 60 рублей

Нет денег и на курсы повышения квалификации для педагогов и адаптацию учебного материала. Дефицит коррекционных специалистов в России, по официальным оценкам Министерства просвещения, к 2022-му году составляет не менее 20 тысяч человек. Как отмечают эксперты, в реальности цифра гораздо больше.

«Чтобы ребёнку было комфортно учиться с разными детьми, педагог должен уметь работать со школьниками всех нозологий (то есть болезней). Сейчас этого нет. Уровень подготовки учителя — это, пожалуй, самый основной ресурс школы. Найти средства на оснащение материальной базы проще, чем подготовить человека, который будет не только вооружён знаниями, но и иметь стремление работать и принимать всех детей», — рассказывает Ольга Корытько.

Инклюзивное законодательство в России развито слабо — за эффективность системы попросту никто не отвечает. Образование для особенных детей, по словам Наталии Великовской, организует не государство, а родители: «Все, что сейчас делается для особенных детей, делается руками родителей. Именно они добывают финансирование и становятся во главе некоммерческих организаций. Но работать в старых рамках уже нельзя — детей слишком много».

Об этом же говорит Ольга Корытько: игнорировать проблему уже невозможно. Ежегодно количество детей, проходящих ПМПК, растёт. Сама Корытько не поддерживает существующую инклюзию. По её словам, классы коррекции и коррекционные школы позволяли обеспечить ребенку индивидуальный подход в обучении: «Классы коррекции, например, в начальной школе помогали многим детям выровняться и в среднем звене продолжить обучение в общем потоке. Дифференцированный подход при инклюзии ещё возможно осуществить, здесь многое зависит от конкретного учителя. Индивидуальный подход даже при высоком профессионализме педагога максимально осуществить, конечно, сложно».

У педагогов нет времени на детей

Не способствует качеству обучения и заполненность классов — вместо 30 учеников за партами сидят по 35. На одного ребенка у педагога есть в среднем около минуты. При этом, согласно документам Министерства просвещения РФ, наполняемость школьных классов не может превышать 25 человек. На одного ребёнка с ОВЗ должно приходиться не более 20 обучающихся, на двух — не более 15.

Но по Конституции каждого гражданина, которому исполнилось семь или восемь лет, обязаны зачислить в школу, даже если места в ней давно закончились. Задержаться после занятий, чтобы уделить время детям, у учителей тоже не получится. Перемены и внеурочные часы уходят на бумаги. В среднем на заполнение планов и отчётов педагоги тратят более 15 рабочих часов из 46.

«Нужно вести не только журналы, но и писать планы на год, на урок, анализ урока. Если ты еще и классный руководитель, добавляется воспитательный план, план родительских собраний, сценарий, отчёт, анализ, ещё и на каждого ученика могут попросить личное дело вести. Какие-то бумаги нужны, но явно не все, — пишет в блоге бывшая школьная учительница, — Самое странное, что приходится переписывать уже готовые планы, распечатывать их каждый год, хотя всё это уже давно продается как методическая литература».

Не повлиял на загруженность учителей и закон, подписанный президентом Путиным в июле 2022-го года. Инициатива перевела школы на электронный документооборот. По словам директора одной из гимназий Томска, цифровизация только добавила новых проблем: «Чтобы заполнить какой-нибудь дурацкий мониторинг, я должна изучить инструкцию на 100 страниц о том, как технически работать на этом ресурсе, сломать голову и потратить нервы, потом изучить методические рекомендации на 500 страниц, как и что куда надо вносить! На бумажке такую таблицу проще и быстрее заполнить. Я целый рабочий день один раз потратила, заполняя подобный мониторинг».

Закрыть дверь на ключ и убежать

К 8 годам любой ребёнок в России должен оказаться в школе — готов он к этому или нет. Для особенных детей этот стандартный путь превращается в эстафету с препятствиями. С одной стороны, они обязаны высиживать образовательную программу — приспособленную или совершенно неприменимую к их возможностям. С другой, вынуждены много заниматься со специалистами, чтобы меньше отставать от остальных. Времени для отдыха, хобби и жизни в таком расписании зачастую просто нет.

У каждого ребёнка есть образовательные потребности — его собственная педагогическая траектория. Детям с ЗПР сложно запоминать информацию, детям с РАС нужны наглядные схемы и планы, а школьникам с умственной отсталостью — медленные объяснения. При стандартной схеме урока ученики с ОВЗ выпадают из процесса в самом начале теории. Поэтому учащиеся в коррекционных школах зачастую успешнее собратьев в инклюзии.

Программу, которая подходила бы сразу всем, создать невозможно. Сложно и дифференцировать обучение: например, открывать в обычных школах СДВГ-классы с короткими уроками. «Взять всех сложных детей и посадить в один класс — это закрыть дверь на ключ и убежать. Это будет сумасшедший дом, а не обучение», — объясняет Наталия Великовская.

С ней согласна детский психолог Галина Швец: «Я сама была участницей такого эксперимента. Наш класс разделили по способностям к математике. Одну группу называли сильной, другую — слабой. Это сильно било по уверенности в себе. Да, дети из сильной группы меньше отвлекались, у них что-то получалось лучше. Но слабые не очень хорошо себя чувствовали. Про них говорили: „Понятно, пришли эти тупые“. Детям важно понимать, что они разные. Школьники должны учиться вместе, поддерживать друг друга и чувствовать, что их принимают, — рассказывает специалист».

В текущих условиях проблему не решат ни маленькие классы, ни сегрегация. Системе нужны продуманные программы, обученные педагоги и публичные обсуждения — грамотное переосмысление, которое повернёт российское общество к настоящей инклюзии.

А ведь все проще гораздо! Просто надо уменьшить бюрократическую нагрузку на учителей, быть добрее, объяснять, что эти дети- точно такие же! В наше время в классах не было таких детей ( в Союзе), но были равнодушные дети из асоциальных семей, к 6 классу читавшие по слогам. Тогда просто переводили отличников в спец.школы- химические, математические и т.д. Сейчас есть гимназии и лицеи уже с детства - велкам!!

А еще я читала, что класс ждет не одного ребенка с СВЗ, а полкласса детей из ближнего зарубежья, детей наших многочисленных жилищников и курьеров, которые вообще русского не знают почти- вот это проблема!! И знать не хотят.

И в школу надо принимать со знанием рус.языка, а у них и родители на нем не говорят! Нигде в мире нет такого безобразия, вон, в Латвии какие экзамены- осуждали Хаматову дружно; а наши московские жители что?! Простых фраз не понимают! Таксисты не то что ПДД не знают, русский не учат!!

И какие претензии к глухим, гиперактивным и проч.?!

Простите за эмоции, просто жалко детей с СВЗ, и не все для них потеряно!