- И вот, Аделина, ты понеслась под трибунами «Айсберга» с ощущением абсолютного счастья…

- Эмоции? Ой, они такие были - зашкаливали, я понимала, что выиграла, но не чувствовала этого. Я до сих пор это чувство не поймала.

- Даже сейчас, когда каждый день в ЦСКА выходишь на лед, в который впечатаны огромные буквы: Аделина?

- Может, оно позже появится. А в Сочи – я бы хотела, конечно, вернуть то ощущение после произвольной программы. Я встала в концовку… И - слезы, как они полились! Понимала, что откатала чисто, и что сделала это на Олимпиаде, и это моя первая Олимпиада! А я отработала такую программу! Это было счастье, а потом – буквально истерика, подъезжая к тренеру, пыталась остановиться, начала обнимать Елену Германовну, и все, захлебнулась совсем. Непередаваемые ощущения. Я каждый вечер смотрю свои программы – и произвольную, и короткую. Никак не могу поверить. С мамой смотрела как-то, обе прослезились. И чувство такое – как будто не я, а другой человек на экране, и я за него радуюсь.

- Смотришь, а, в первую очередь, глаз цепляет, где можно было усилить жест, взгляд? Каждый мастер всегда копается в мелочах.

- Знаете, на сей раз я просто разрешила себе думать, что все идеально.

- Помнишь тот момент, когда впервые встретилась с тренером Еленой Буяновой (Водорезовой)?

- Я вообще не знала, кто она. До тех пор, пока не пришла к ней на просмотр. А прямо на просмотре мне объяснили – знаменитая фигуристка, знаменитый тренер, прославилась уже в 12 лет... Все это, если честно, у меня тут же и вылетело из головы. А вот когда я сама в 12 лет выиграла взрослый чемпионат России, тогда и осознала все по-настоящему.

- Испугалась?

- Нет. Я только понимала, что все будет сложно. Мне было страшно потом, когда пошел сбой, когда ничего не получалось.

- А вот когда явилась нахаленком к взрослым девушкам на турнир, не было дискомфорта: а туда ли я попала?

- Нет, я немного волновалась, все же большие девочки, но я с ними на Кубке уже встречалась и обыгрывала. И уже знала: делай свое дело, и все.

- Когда ты в восемь лет ехала рано утром на заднем сиденье машины, досыпая на подушечке, чтобы сначала успеть в школу, потом на тренировку, ты себя заставляла? Или процесс шел весьма гармоничный: а что – разве можно по-другому?

- Не заставляла – это точно. Конечно, бывали моменты, когда – раз! – и лень так-а-а-я охватывала! Но это уже когда приехала на тренировку, на диванчик села. А потом выходишь и собираешься. И вообще – если бы я сама не хотела, то всем бы сказала: не хочу – и до свидания!

- А можешь так?

- Могу. А тогда - мама всех будила, с папой ехали в школу к 8.30, это было обязательно, на пару уроков, потом я шла на каток. Могла сказать – что хочу поспать, чтобы на тренировке нормально себя чувствовать. И позволить себе только такое отрицание. И мама была не против, потому что с учителями договаривались, я приходила и сдавала все предметы. Так что если и пропускала – то только школу. Тренировки – нет.

- Мама никогда не занималась спортом?

-Любитель, увлекалась акробатикой. Ей еще первый мой тренер сказал: девочка идет хорошо, это ее вид, не бросайте. А вот папа был всегда против раннего вставания: «Зачем ты так рано поднимаешь ребенка, кому это надо!».

- Он не хотел, чтобы спорт был столь серьезным?

- Он не хотел, чтобы я так рано вставала. Никогда не говорил – я против спорта. Ему было жалко, что я не высыпаюсь. Но мама, кстати, всегда спрашивала: пойдем или не пойдем, или ты спишь? – «Не-е, пойдем!». Мой голос тоже решал. Мама спрашивала, я отвечала, и всегда было: я хочу!

- Когда в тринадцать лет началась перестройка организма, возникли проблемы, как ты себя убеждала - что надо идти дальше?

- Я понимала: ради Машки надо! Все уже знают, что у меня есть сестра, два года у нас разницы, и она – особенная. Она очень хороший человек, не надо никаких преувеличений, просто преодолевать ей в жизни пришлось и приходится многое. Она слышит при помощи аппарата, если бы не мама, может, и не говорила бы, но мама заставляла разговаривать. Прошла через несколько операций…

- Когда рядом видишь проявление стойкости, мужества в отчаянных, казалось бы, ситуациях, мамино – в первую очередь, это ведь тоже воспитание…

- Я не имею право на малодушие. Считаю, что у меня сестра сильнее меня. Мне кажется, я бы не выдержала все, что ей пришлось пережить. То, что мы делаем, даже добиваясь, казалось бы, значительного, – это не что-то сверхъестественное. Я порой думаю, если бы Маша занималась моим спортом – все свернула бы на своем пути. Чувствую так. Она умница: общается прекрасно, учится хорошо, попала в школе в самый сильный класс, танцует, рисует – реально, очень хорошо. Сама, никто ее не учил.

- А ты пробовала?

- Нет, это серьезно нельзя воспринимать. Либо дано – либо нет.

- У тебя есть еще какой-то талант? Понятно, что в фигурном катании «что-то» явно есть?

- Ой. Не знаю, все времени не было поискать…

- Говорят, после Сочи пришла в ЦСКА на высоченных каблуках? Измерила?

- Двенадцать сантиметров.

- Ничего, комфортно?

- Так надо выбрать грамотно – чтобы не на переломанном подъеме ходить, а платформочка была. Это же чокнуться можно иначе - на вывернутой куда-то стопе ходить! Да и каждый день я не хожу. Только по праздникам.

- А праздники у нас, как часто? Четыре раза в году – банкеты на соревнованиях?

- И в театры – вот, еще когда встречали меня здесь после Игр, вы правильно вспомнили. Как же это было…волшебно! Сдерживала себя, не плакала. Я, наверное, все слезы в Сочи оставила – так выревелась там.

- Поняла уже: то, что сделали заливщики с твоим именем, – это навсегда? И малышня уже другой лед, без твоего имени даже представить не сможет.

- Да, это очень круто! Я когда увидела, стояла ошарашенная.

- Ты им сказала: дяденьки, спасибо от всей души?

- У нас тут все чудесные люди какие-то подобрались! Все обязательно здороваемся, естественно, всегда заливщики спрашивают, как лед – нравится, не нравится? Не всегда все знают, как кого зовут, но какая-то атмосфера единого дела. Всем сказала спасибо огромное. Один человек за меня так болеет всегда, сказал: пока не станешь олимпийской чемпионкой, бриться не буду. Я его спросила после Сочи: « А сейчас побреетесь? – Побреюсь!».

- У тебя лично были какие-то запреты - пока не стану олимпийской чемпионкой…

- Нет, пожалуй. Я только сказала маме, что буду первой олимпийской чемпионкой.

- Перед Играми?

- Еще года два-три назад. Когда выиграла юниорский мир.

- Это было самоуверенно, не находишь?

- Нет. Я понимала, что очень хочу этого. А если хочу – добьюсь.

- Хотят многие.

- Многие, но у меня получилось.

- Кто тебя назвал Аделиной?

- Мама. Ее маму зовут Адалина, в паспорте неправильно записали. И назвав так меня, мама, можно сказать, восстановила историческую справедливость. Дома так и зовут - полностью. Мне не нравится ни Адель, ни еще как-то. Ну, бывает, кто-то скажет: Адель, иди сюда. Друзья – Деля называют. Но, чтобы Ада… Хотя, нет, меня Татьяна Анатольевна так называет!

- А ты каждый раз думаешь: кто бы это мог быть!

- Нет, я каждый раз про себя бурчу: «я не Ада». Но Татьяне Анатольевне я ничего не говорю, ей можно.

- Людей вокруг много и многие захотят показать свою причастность к твоим успехам… Столкнулась уже с тем, что знакомых как-то прибавилось?

- В социальных сетях уже нечто творится. Я иногда думаю: как я буду ходить по улице? Там такое уже – «все, ты моя!». Сижу –шучу: «Ма-а-м, мне охранник нужен! Папа, давай со мной!». И мальчики пишут, и девочки: как бы мы хотели взять у тебя автограф, у палатки ЦСКА будем поджидать… И все это массово так, даже страшновато. Приятно, что тебя весь мир знает, и на улице узнают. Но какую-то защиту придется выстраивать.

– Да, подъедать будут со всех сторон. Ты школу закончила?

- В прошлом году. Специально сдавала экзамены два года, чтобы в этом, олимпийском, спокойно готовиться.

- Все продумала… И тренер, и ты были готовы к победе. Она не случилась внезапно, как многим могло показаться.

- Нет, мы готовились именно к победе.

- Ты была в Сочи во время командного турнира. Не касаемся темы, кто виноват, что ты в нем не участвовала. Будем считать, что рука свыше дала возможность сконцентрироваться на завоевании личной медали.

- Я так и считаю.

- Но те несколько дней в Сочи, наверное, дались, мягко говоря, непросто.

- Я приехала сначала в хорошем настроении, обида осталась в Москве – тренер видела, какая я опустошенная приходила на тренировки: ничего не хотелось. Потом Елена Германовна со мной поговорила, мама поговорила: что ты расстраиваешься, у тебя есть личные соревнования, спокойно выступи и покажи, что не правы были люди. Я в какой-то момент так и подумала: я же не слона проигрываю!

- Ну, не слона, всего лишь золотую олимпийскую медаль. Никто же не гарантировал дальнейшие события.

- А я эти мысли закрыла, решила, у меня еще неделя есть, я не буду нервной такой, измотанной, просто откатаю две программы, как надо. Что и сделала.

- Психотерапия сработала, но я говорю о тех минутах, что ты сидела на трибуне во время выступления команды. Зачем вообще села?

- Исключительно для того чтобы почувствовать публику. Конечно, когда ребята выступали, я сидела и думала: блин, как же я хочу на лед! У меня та-ко-о-е было внутри! Потом я посмотрела, послушала, как наших принимают, сделала выводы и со спокойной душой уехала. Мне уже тогда все понравилось. Тут мне сразу стало ясно – моееее! Мне не хотелось, чтобы люди молчали. Помню, на финале Гран-при мне, может, даже не хватило крика – орут, орут и вдруг: полная тишина. И ты стоишь – как в коробке, не знаешь, где ты? Я еще до конца себя не понимаю. Но русская публика – всегда классно. Свои же. Русский голос во Франции в ушах стоит до сих пор: Аделина, давай, сделай! Я стояла уже такая – у-у, сделаю! Скорее всего, мне действительно надо кричать с трибун, бодрит.

- Насколько тебе нужен выход негативной энергии? Вот, груша для снятия стресса была подарена мудрым тренером в какой-то момент…

- Выход нужен, но я не умею. Бывает, что есть отрицательное что-то – а стукнуть по бортику – как-то мне не комфортно, крикнуть – тоже не хочется. Перед Играми у нас была одна тренировка, я всегда молчу, когда мне что-то говорят, или попадает за что-то – сказать хочу, но внутри сразу протест: нет, не буду. Не говорится мне как-то, а в этот раз что-то тренировка не пошла совсем, сорвала много, прокат короткой без двух прыжков, Елена Германовна возмущаться начала… И тут вдруг меня прорвало: «Да, успокойтесь вы!». Сначала был такой трясущийся голос, а потом мысли сразу – укусили меня что ли? Еду к бортику, и думаю: интересно, что Елена Германовна подумала сейчас? Опешила, наверное.

- Это только с тренером бывает, когда ты хочешь ответить, да не можешь?

- Только с ней. Маме я всегда отвечаю. И папе тоже. Но – спокойненько, не ору. Я грамотно отвечаю, чтобы и маму не обидеть. Даже смеемся. А бывает, что все бесит иногда, а мама что-то еще по теме добавит, тут могу, конечно, не сдержать себя. Уходишь потом в ванную и сидишь там за закрытой дверью полтора часа.

- Стыдно выйти?

- Нет, просто хочется одной побыть.

- Позади такие Игры, их надо пережить – все, что там случилось. И с тем, что ты олимпийская чемпионка тоже надо внутренне «смириться».

- Наверное, когда я просто ревела, именно тогда было чувство: я стала олимпийской чемпионкой. А потом – опустошение, и все ушло. Еще когда медаль вручали. На закрытии, когда огонь потушили, я так плакала, причем закрывала лицо, чтобы никто не видел. Рядом народ сидит, а я плачу, и лицо, знаю, такое делается… не хотела это никому показывать.

- На следующий день после победы ты так живенько и уверенно сказала: все золото в фигурном катании хочу!

- Хочу. Следующий сезон будет сложным. Ким Юна ушла ведь сразу после Игр и только в прошлом году вернулась. Наверное, у нее уже все остыло. А тут – надо почти сразу работать, как будто ничего не было.

- А ты еще в столь юном возрасте, когда надо весь следующий олимпийский цикл продержаться на уровне.

- Посмотрим. Дело не в том, что надо доказывать. Но – сейчас, пока мне нравится это дело, я буду им заниматься, а по поводу Игр я еще подумаю. Может, такого желания и не будет.

- Да, подожди, эти только закончились. Но ты допускаешь, что в какой-то момент может пропасть интерес к фигурному катанию?

- Нет, интерес никогда не пропадает, просто я такая – два дня желания может не быть, а потом, как оголодавшая, вцепляюсь.

- А какие-то цели уже, помимо спорта, прорисовываются?

- Встретить хорошего человека, чтобы семья была, окончить институт, может, стать тренером.

- И ты готова встать рядом с Еленой Германовной у бортика?

- Да и развесить по углам груши.

- Аделина, можешь сказать, какой у тебя характер? Ты сама себя весьма трезво оцениваешь…

- Я разная, но всегда упертая, то, что не нравится, делать не буду – никогда. Даже если мне все объяснят. Соглашусь внешне - может быть, да. А про себя: ну и зачем?

- Это может касаться и тренировок тоже?

- Нет. Пока я на тренировке, и пока не сделала что-то – не успокоюсь. Буду добиваться, падать, вставать. Елена Германовна говорит – дальше давай, а я: сейчас сделаю, тогда и пойду дальше. Бывает, конечно, что даю себе слабинку.

- И в чем же это проявляется? Что ты на полчаса опаздываешь на тренировку?

- Вот такого еще ни разу не было! Нет, было один раз, когда вообще что-то вымоталась-вымоталась, и… проспала. Когда встала – это была паника! Я никогда не просыпала, по мне всегда можно было определять время. Если я там – такой час, если переехала сюда – уже столько. А, когда проспала – даже боялась взять трубку. Елена Германовна мне звонит, звонит, а я не беру! Она звонит маме, мама призналась. Елена Германовна, как хохотать начала: ну, наконец-то, Сотникова проспала! Я потом прибежала: ну, выспалась? – Ага!

- Теперь можно чуток и отоспаться с чистой совестью…

- Отдыхать поедем, это точно. Думаю: на месяц бы уехать, ничего не видеть, не слышать. А потом понимаю: я же не выдержу! Неделю не смогла в прошлом году удержаться – один день полежала на кушетке, позагорала, плавала, правда, каждый день. А на второй день: «Следующий год олимпийский, сейчас я буду лежать, есть, и что дальше? До свидания фигура, до свидания фигурное катание? Зачем мне это надо?». Я ходила в зал, полтора часа в зале шесть дней. Каждый день программы отрабатывала, пыталась что-то добавить свое, потом решила – не буду, оставлю, и Петя Чернышев подправит, и Ирина Анваровна Тагаева… Но я у зеркала три раза «проходила» короткую и произвольную. Мама мне говорит – ты куда? «Пойду заниматься, не могу лежать».

- А трепетная для фигуристок тема еды…

- Это очень страшная тема. Лишнее все же мешает. Бывает, что и вообще ничего не ем. На следующий день – один раз, потом два раза в день начинаешь, опять это все по граммам подкрадывается. Тяжело, конечно. В олимпийской деревне был «Макдоналдс» бесплатный. Я думала: после произвольной пойду, поем, все! Ага, сходила Аделиночка, лежа на диване! Никуда не пошла. Не хотелось.

- Папа переживал по поводу раннего вставания, а по поводу еды – он же видит, как ты ешь, вернее, не ешь?

- Он хочет меня всегда подкормить. «Давай еще это – нет, папа, не надо. - Ну, давай еще вот это, икорку давай. – Нет, пап, не надо». – «Хватит ее подкармливать! – мама из другой комнаты кричит. – Ну чего, чего, я ничего!»

- Мама в Сочи была, папа оставался в Москве…

- Мама плакала так, когда увидела меня после победы, я побежала к ней, прыгнула, она меня покрутила и сказала: ну вот, мы это сделали. А больше не помню. А папа тоже такой был счастливый, так светился! Обнял, поднял! Я увидела его поздно вечером в Лужниках, когда мы прилетели из Сочи и папа увидел меня, когда надо было чемоданы забирать… Нет, вру. Папу не пускали полицейские. Я им говорю: пропустите, это мой папа. Его не пустили.

- Пришла слава, не могу сказать, что незаметно, тем более что ты была готова. В этом пироге, который теперь вкушаешь, хотела бы от какого-то куска избавиться?

- Пока нет. Все хорошо, ничего удалять не надо. Что отсечь-то? Я этого сама хотела и получила…

- Когда вышла на произвольную, по своему состоянию чувствовала, что все сложится?

- Да. Я была какая-то другая, не такая, как обычно. Я чувствовала – как волнуются тренеры. А я никогда это раньше не ощущала. Думаю, чего они так занервничали? Я хотела им сказать: сейчас все будет, потом подумала: нет, не буду пока говорить! А то скажут – вот наглая, мы тут переживаем, а она вообще ни грамма.

- Ты перед прокатом поцеловала крестик и перекрестилась, но за бортиком, не на публику. Не считаешь возможным выносить эти чувства на люди?

- Нельзя афишировать такие вещи. Если ты связан с богом, веришь в него… Я могу иногда на эмоциях перекреститься в центре катка. Или - когда реву… Но вообще – это невозможно для чужих глаз. Это твое. Ты молишься, чувствуешь, ты внутренние эмоции отдаешь туда, наверх. Бывает, вижу у других – наигранное. Нельзя. Потом тебе же ответ вернется. Мне кажется, я понимаю, как это бывает: ты что-нибудь попросишь, получишь и не отблагодаришь.

- Сочи – твой любимый город теперь?

- А он всегда был любимый. Первые сборы были там. Первое море – в Сочи. Там я научилась плавать… Город мечты моей получается. Сбывшейся.