НЕУЧЕНЬЕ – ТЬМА! Алена Долецкая и Светлана Бондарчук выяснили, как знания победят невежество и когда это случится. Алена Долецкая: Знаешь, я в каком-то смысле ликую по поводу кризиса. Светлана Бондарчук: И я тоже. То есть я переживаю за людей, конечно, мне самой стало сейчас сложнее работать. Это непростой момент, но в то же время я понимаю, что ситуация до начала кризиса была ненормальной, сюрреалистичной... А: Да, все выросло вне пропорции. Я это называю ожирением. А сейчас происходит липосакция. Люди должны научиться соизмерять свои желания и возможности. С: Это как желудок, который растянулся, и уменьшить его можно только хирургически. А: Или держать пост. С: Пост – это же не для каждого, некоторым легче отрезать. А: Это кому как. Но, с другой стороны, в этой ситуации приятно смотреть вперед, гадать, что будет дальше. Весь этот жир должен быть отсосан, отрезан, выкинут. И настоящий креатив, настоящий талант, не придуманный, не надутый, не пропиаренный, выживет. Все встанет на свои места. С: Я так хорошо тебя понимаю. Меня поражает огромное количество безвкусных людей с невероятными возможностями. А: На самом деле сейчас настал тот момент, когда появляются люди, которые, во-первых, хотят, что очень важно, а во-вторых, могут работать. И делают это. Мне кажется, людей до кризиса перекормили. «Я вот специалист по мизинцам, но только левой руки. Правой рукой я уже не занимаюсь». С: «…Я ее не очень понимаю, я ее не чувствую». А: Некоторое время назад это появилось как-то очень легко и повсеместно. Во всех иерархиях и структурах вдруг выяснилось, что полно сотрудников, которые «не для того, чтобы». С: Эти люди не прошли необходимый путь. Я тебе рассказывала, как одиннадцать лет назад ехала по Рублевке, слушала радио, и вдруг необыкновенный голос женский, какой обычно бывает у итальянок, низкий, стал рассказывать о себе? «Я Алена Долецкая, я главный редактор Vogue, а до этого я была…» Ты рассказывала, что ты педагог, тебе задавали вопросы. Я слушала и думала: ничего себе, пыталась тебя представить. А потом мы встретились и я поняла, что мы раньше виделись. Меня тогда это очень поразило: ну надо же, вот в жизни сколько неожиданностей. Ты была педагогом… А: Ну это совсем давно. С: Не важно. Это же было. А: Ну было, конечно. С: Так знание – сила? А: Знание – сила, страшная сила. Знаешь, на самом деле очень многие спрашивают, когда и как все началось, откуда я взялась. Бывает, смотришь на людей и думаешь: почему они на этой позиции? За какие заслуги? Но ведь история карьерного роста, она же у всех абсолютно разная. У меня была педагогическая история в университете, после чего был BBC, Британский совет с книгами и проектами. С: А как тебя нашли? А: Я довольно быстро ушла из BBC и на немецком телеканале RTL стала заниматься журналистскими проектами. Потом меня пригласили в Британский совет, где я занималась искусством. С: Говорят, кстати, что там были одни разведчики! А: Да-да-да! Там была бесконечная шпиономания. Причем все подозревали друг друга, а реальных шпионов не было. Там у меня была вторая школа жизни... Как говорит одна моя любимая подруга, в школе жизни нет каникул. Останавливаться нельзя, иначе ты упустишь свое. Если в школе жизни образуются каникулы, ты пролетаешь. Я в Британском совете спокойно занималась дизайном, искусством – всем, что связано с артом. Если ты помнишь, был такой проект – «Русские и британские поэты в метро». Тогда я обклеивала весь метрополитен английской поэзией. Ты не представляешь, что это было! Еще я привозила Рэйфа Файнза с «Английским пациентом». Мы делали большие, мощные проекты. Потом был один из моих любимых проектов, когда я привезла в Россию из Королевской академии искусств архитектурную выставку «Ожившие мосты». В ЦДХ выстроились очереди... С: Это я помню. А: Все это было связано с культурой, с культурологией, со словом и с картинкой. Признаюсь тебе честно: глянец я не любила никогда. С: Ну и глянца тогда не было в России. А: Ну он тогда уже появлялся. С: «Ом» был. А: Был «Птюч», «Ом». Потом появился «Космо». И тут мне звонит прекрасный человек Бернд Рунге и говорит: «Мы хотим начать Vogue в России». С: Вы были как-то знакомы? А: Мы не были никогда знакомы. Я выяснила, что одна моя очень хорошая подруга, американский журналист, которая работает в России, была с ним знакома. И она сказала ему: «Только Долецкая». Удивительно. Единственный журнал, который мне нравился из глянца, – это был Vogue. Я встретилась с этим человеком, Берндом Рунге, раз, два... А потом вдруг он сказал: «Вот ваши билеты, поезжайте в Лондон, напишите ваше видение синопсиса журнала. Желательно три, одного недостаточно». Я поехала в Лондон, прошла по собеседованиям через весь издательский дом Conde Nast. Естественно, меня проверяли. С: Ты была единственная? А: Я думала, что да! А спустя годы я узнала: нас было четверо. Раскололась одна дама из английского Vogue: оказывается, буквально за час до меня тот же самый путь по кабинетам проделала другая особа. С: Какая-то известная? А: Нет, не особенно. Она здесь уже не живет давно. Все, кто встречались с ней, а потом со мной, думали: у той, первой, наверное, шансов побольше. Потом было последнее интервью на самом верхнем этаже с владельцем компании. Про него мне сказали: он никогда не разговаривает больше 20 минут, поэтому сосредоточься! Проговорили мы час. Очень легко, очень остроумно, совершенно не похоже это было на собеседование. Я только потом поняла, что он так интересно прощупывал меня. Один из вопросов: «Как вы считаете, в России же есть прекрасные сатирики, юмористы. Например, Довлатов?» (Представляешь, человек попадает в десятку: мой любимый писатель.) Я говорю: «Да, да!» «А как вы считаете, уместен ли юмор в таком журнале, как Vogue?» Вот такие мы вопросы обсуждали. Причем совершенно на уровне общего видения. Я вышла оттуда, куда-то пошла. И буквально через десять минут раздался звонок: «Я прошу вас подняться еще раз»... С: У меня мурашки сейчас бегают! ***

С: Скажи, а лет в восемнадцать ты четко понимала, кем хочешь быть? А: Я в 9-м классе поняла, что хочу быть как красавица мама, которая была блистательным хирургом, как красавец папа, который был блистательным хирургом и писателем. Я честно год занималась с преподавателями и готовилась в медицинский институт. В химии я была звезда, но с физикой – катастрофа. Я не забуду эту ситуацию никогда: мы сидим за ужином, что-то обсуждаем. И вдруг выплывает тема, что я мечтаю в хирурги. Дикий скандал, они мне заявляют: «Только через наш труп». Вот самое большое разочарование в жизни. Тут поднялись все гуманитарные друзья (Юрий Никулин, например) и сказали: «Вы что, с ума сошли? У вас дочь чистый гуманитарий. Какая медицина? Давайте к нам». И начали меня рвать на куски. Я быстро какие-то экзамены во МХАТ сдала. Мама опять сказала: «Ты сошла с ума». И постепенно стало понятно, что – филфак. Родители были жесткие, они были в бесконечном профессиональном драйве. Я с этим выросла, я это видела, я засыпала по стук пишущей машинки. С: Значит, иногда родители чувствуют, что нужно детям. А: Ты знаешь, я теперь очень рада этому. И что еще очень важно, эти решения были приняты таким расширенным семейным советом. Приехали друзья родителей, которых я очень любила, которые меня, собственно, и водили в эти театры. Был Володя Высоцкий, который дружил с папой, который таскал меня на съемки «Арапа Петра Великого». С: Ты знаешь, что я поняла сейчас, Ален? Самое интересное, что тебе бы очень пошла профессия врача. Я тебя сейчас увидела в зеленом халате. А: Я обожаю всех лечить – какие-то травки, рецепты. Но это на уровне нежного семейного хобби. Я, наверное, была бы хорошим врачом. Но лучше там, где я есть. С: Все таки родители бывают правы? А: Мы знаем массу судеб, когда родители надломили, засунули ребенка куда-то, потом он вырвался и нашел себя. Дети – самая сложная тема. С детьми нужно очень много разговаривать и общаться. Тогда они начинают нас слушать!