Недавно мне попалась небольшая заметка о мексиканском архитекторе Луисе Баррагане, оказывается, когда он начинал свою карьеру, один швейцарский бизнесмен купил чертежи архитектора в качестве подарка для своей невесты, вместо обручального кольца. Спустя десятилетия, в обмен на эти чертежи (ставшие национальным достоянием Мексики), та самая невеста все-таки получила обручальное кольцо... сделанное из праха архитектора. Подробнее в статье The New Yorker:

Cентябрь 2015 года, город Гвадалахара в мексиканском штате Халиско. Американская художница-концептуалистка по имени Джилл Мэгид и два могильщика встречаются в Ротонде выдающихся жителей, где погребены уважаемые граждане штата. На встрече присутствуют два нотариуса и небольшая группа мексиканских бюрократов. Восемь утра, в ротонде тихо. Тишину нарушают лишь удары стамесок по камню. Могильщики снимают металлическую табличку, затем слой цемента и кирпичную стену. Спустя час с небольшим работы они добираются до цели — медной урны с прахом Луиса Баррагана, одного из величайших архитекторов Мексики, умершего в 1988 году. Мужчины вытаскивают из углубления урну, смахивают с нее пыль и муравьев. Они открывают сосуд и передают его Мэгид, которая зачерпывает полкилограмма похожей на грунт субстанции, перекладывает в пластиковый пакет и убирает в коробку. На следующий день она летит с коробкой домой в Нью-Йорк.

Апрель 2016 года, Манхэттен. В офис мужа Мэгид приходит экспресс-посылка из Швейцарии с грубо обтесанным алмазом размером в 2,02 карата с одной отполированной гранью. Вечером мужчина везет ее в Бруклин, где пара живет с двумя маленькими сыновьями. Через несколько часов Мэгид наконец открывает небольшую черную коробку с камнем и плачет. «Он взволновал меня гораздо сильнее, чем я ожидала», — поделилась она со мной.

Алмазам, которые добывает человечество, обычно от одного до трех миллиардов лет. Но этот алмаз был создан за шесть месяцев из праха Баррагана компанией, которая прессует кремированные человеческие останки до размера ювелирных изделий. Следующие две недели алмаз провел в огнеупорном сейфе в квартире Мэгид, а в конце месяца она отправилась в Гвадалахару — родной город Баррагана.

Баррагана, получившего Притцкеровскую премию в 1980 году, любят за его геометричные ярко раскрашенные дома, совмещающие в себе элементы местных гасиенд с модернистским влиянием Европы и Америки. Встретить их можно только в Мексике. Архитектор Луис Кан называл архитектора «совершенно замечательным» и считал, что дом, построенный Барраганом для себя в Мехико, — это «не просто дом, а сам Дом». Однако после смерти Барраган исчез из поля зрения — в основном из-за заковыристой схемы собственности в отношении его архива и авторских прав.

С 1995 года, после приобретения семьей швейцарских промышленников, архив хранится в бункере в городе Базель. Исследователи не могут получить к нему доступ, и даже использование изображений зданий Баррагана тщательно контролируется.

Мэгид, чье искусство посвящено взаимодействию с институциональной властью и законом, впервые услышала о существовании архива в 2012 году. В ее голове начал формироваться подробный план долгосрочного перформанса, в рамках которого все элементы истории — архитектура, архив, воюющие за него люди и сам Барраган — могут быть облечены в форму одного-единственного жеста. «Как, — думала она, — можно войти в жизнь мертвого человека?»

В Гвадалахаре стоял сезон цветения жакаранды, и улицы были усыпаны сиреневыми цветами. Мэгид направилась в величественному лимонному зданию — одной из ранних построек Баррагана, в которой теперь расположен католический университет. Было позднее утро, и Мэгид организовала встречу семьи Баррагана с превращенным в алмаз родственником. В сад, расположенный на заднем дворе, вынесли банкетный стол.

Сад заполнялся людьми. Между ними двигался человек с видеокамерой, снимавший происходящее. Вскоре после полудня через заднюю калитку вошел престарелый мужчина — Хьюго Барраган, племянник архитектора. Мэгид обняла его и позвала всех к столу. Хьюго сел напротив художницы.

Мэгид вынула коробку из сумочки и поставила ее на стол. Она откинула крышку, и на камень упал луч солнца. Все потрясенно ахнули. Хьюго всматривался в алмаз. Со слезами на глазах его внучка достала алмаз из коробки и положила его в усохшую руку Хьюго. Мэгид объяснила, что на следующий день алмаз будет вставлен в обручальное кольцо.

Мэгид впервые связалась с семьей в 2014 году, чтобы попросить у нее разрешение на эксгумацию пепла. И семья Баррагана, и Мэгид знали, что архив был куплен швейцарским бизнесменом для жены Федерики Занко в качестве обручального подарка — вместо кольца. Мэгид объяснила, что намерена использовать обручальное кольцо со спрессованными в алмаз останками Баррагана, чтобы «сделать предложение» Занко. Надежда была на то, что взамен Федерика откроет доступ к архиву или даже вернет его в Мексику. Члены семьи архитектора единодушно согласились с предложением Мэгид.

Луис Рамиро Барраган Морфин родился в 1902 году в богатой консервативной семье. Один из девяти детей, он рос между Гвадалахарой и ранчо, в 30 милях от города, и был страстным наездником и одаренным атлетом. Однажды он рассказал журналистам, как, катаясь на лошади подростком, замечал «игру теней на стенах, то, как полуденное солнце постепенно слабело — хотя еще было светло — и как менялся вид окружающих вещей, когда углы становились меньше, а прямые линии выделялись еще больше».

Он изучал инженерные науки, а потом отправился в путешествие по Европе, любуясь зданиями по всему континенту и посещая выставки дизайна. Вернувшись в Мексику, он получил свой первый архитектурный заказ и почти десять лет жил и работал в Гвадалахаре. В 1936 году он переехал в Мехико, где построил свои культовые здания.

Барраган был благочестивым католиком, и его работы совмещают в себе роскошь и самоотречение. Большинство из построенных им зданий были жилыми, с безликими стенами по периметру, охранявшими скромные по размеру, но роскошные интерьеры.

Высокий, голубоглазый и рано облысевший, Барраган был любителем красивой жизни и тираном. Он носил английские спортивные пиджаки, шелковые рубашки и вязаные галстуки. У него был «кадиллак» с шофером. Он любил половинки дыни, сбрызнутые хересом, и периодически требовал от своей кухарки, чтобы та готовила ему исключительно розовые обеды. Один из его друзей-архитекторов вспоминал, как несколько раз его приглашение на чай было отозвано, потому что в саду был неподходящий свет.

Барраган был щедр на подарки и приносил небольшие знаки благодарности — серебряные табакерки, цветы, коробочки с финиками — даже на незапланированные встречи. Он любил читать Пруста, слушать классическую музыку и рассуждать о русском дворянстве. Он был известен своей приватностью и презирал страстное увлечение своих современников «непригодными для жилья» стеклянными домами, считая тени «основополагающей человеческой потребностью». Его работы также были спрятаны: жилые дома зачастую строились в закрытых коттеджных поселках, а фонтаны — в частных дворах. Если и есть постоянная тема для критики Баррагана, так это элитарность его творений. Он проводил воскресные дни на конюшне, и когда кто-то обвинил его в том, что он «создает дома только для богачей», он, как рассказывают, ответил: «И лошадей».

Барраган считал, что архитекторы должны превращать «дома в сады и сады в дома». Двигаясь по дому Баррагана, в 2004 году внесенному в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, ощущаешь, что рядом все время присутствует тень архитектора.

Барраган умер от болезни Паркинсона в возрасте 86 лет 22 ноября 1988 года. В завещании он разделил свое архитектурное наследие между двумя людьми. Выбор подходящего в архитектурном плане здания для размещения своей библиотеки Барраган доверил другу — архитектору Игнасиону Диазу Моралесу. Своему деловому партнеру Раулю Феррере он завещал «все авторские права и документы, кинофильмы, рисунки, чертежи, эскизы, макеты и оригиналы работ».

Диаз Моралес быстро исполнил возложенные на него обязанности, основав благотворительный фонд, который управляет домом Баррагана — музеем Casa Luis Barragán — и осуществляет надзор над его библиотекой, личной перепиской и коллекцией искусства. Судьба профессионального архива оказалась более мучительной. Феррера, как объяснил мне один из знавших его людей, был «странным — увидев его, вы чувствовали себя не в своей тарелке». Макс Протетч — нью-йоркский галерист, специализирующийся на архитектурных рисунках, узнал о существовании архива и сделал запрос о его покупке, однако ответа не получил. В апреле 1993 года Феррера повесился в доме через дорогу от дома Баррагана. Архив стал собственностью его вдовы, которая попыталась продать наследство всевозможным мексиканским организациям, но ни одна из них не была готова заплатить названную ей цену, превышающую миллион долларов. В конце концов вдова передала архив Протетчу. Тяжелые коробки с бумагами прибыли в его галерею в Сохо.

Примерно в то же время, когда архив прибыл в Нью-Йорк, его последующий хранитель прибыл в Мексику. Федерика Занко, итальянский историк архитектуры, которой было в то время чуть за 30, заинтересовалась работами Баррагана и решила посетить его дом. Она приехала в Мехико вместе со своим швейцарским женихом — 52-летним Рольфом Фельбаумом, главой основанной его родителями мебельной компании Vitra.

Музей Casa Barragán еще лишь готовился к открытию, но несколько человек позвонили главе благотворительного фонда Хуану Паломару со словами, что двое «очень важных людей из Швейцарии» приехали в город, чтобы увидеть дом Баррагана. Он пригласил их в дом и видел, как они впитывали его в себя. «Это была, как говорят французы, coup de foudre, любовь с первого взгляда», — поделился он. В конце 1994 года пара приехала в Нью-Йорк, где она и купила архив, как сообщалось, за три миллиона долларов. После этого архив был переправлен в штаб-квартиру компании Vitra, где остается по сей день.

Согласно сообщениям, в архиве тринадцать с половиной тысяч рисунков, 7 500 фотоснимков, 82 фотопанели, 7 800 слайдов, 290 публикаций, посвященных работам Баррагана, 54 издания, собранных Барраганом, семь подшивок с газетными вырезками, семь архитектурных макетов, несколько папок с рукописями, записками, списками и перепиской, а также предметы мебели и другой обстановки. Для управления архивом Занко основала некоммерческую организацию под названием «Фонд Баррагана». Фонд также приобрел фотографии Баррагана, сделанные его официальным фотографом Армандо Саласом Португалем. «Фонду Баррагана» принадлежат не только физические объекты и документы обоих архивов, но и, как говорится на его сайте, «полные права на имя и труды Луиса Баррагана и на все фотографии, сделанные Армандо Саласом Португалем и связанные с творчеством Луиса Баррагана».

«Поначалу мы решили, что это великолепно, — говорит Паломар. — Архив не распродан по частям, он оказался у ответственной женщины-ученого, друга». Но с тех пор многочисленные архитекторы, студенты, историки и сотрудники музеев так и не смогли получить доступ к архиву. Занко отвечала, что доступ ограничен, пока она готовит систематический каталог работ Баррагана. Однако спустя двадцать лет каталог так и не появился, и многие сомневаются в том, что это когда-либо произойдет. Художников и музеи, заинтересованные в выставках работ Баррагана, как следует отпугнули, а редкие переговоры о доступе к архиву превращались в сюрреалистическую пьесу.

Занко также быстро заявила о праве собственности на фотографии. Хотя формально фонду принадлежат лишь изображения Баррагана, снятые его официальным фотографом, на практике ситуация несколько иная. Агентство «Магнум», представляющее другого фотографа, который снимал многие работы Баррагана, рекомендует заказчикам обращаться напрямую к Занко по вопросам полной лицензии.

История архива Баррагана много лет приводила интеллигенцию Мехико в ярость и восхищение. Однако даже самые патриотичные поклонники архитектора нехотя признают, что формально архив находится в хороших руках, прекрасно организован и размещен в терморегулируемом помещении. По мнению Паломара, настоящий виновник тут — правительство Мексики. «Они были обязаны приобрести эти документы», — заявил он мне.

Мэгид узнала об архиве случайно: представляющая ее в Мехико галерея Labor расположена через дорогу от Casa Barragán. В начале 2013 года Мэгид связалась с Занко через посредника, представившись как художник, работающий над проектом о Баррагане, и попросила разрешения посетить архив. Занко ответила, что она «совершенно не в состоянии разрешить доступ к коллекции или оказать какую-либо помощь третьим лицам». Спустя несколько месяцев Мэгид отправила написанный от руки запрос, объясняя, что готовит в Нью-Йорке шоу, посвященное Баррагану. Она предложила Занко отобрать экспонаты из своего архива для включения в экспозицию. Мэгид подписала письмо «С добрыми чувствами и восхищением». Занко отказалась от сотрудничества и предупредила Мэгид: «Я надеюсь, вы изучите все возможные проблемы с авторскими правами, возникающие в случае любого воспроизведения, и получите все необходимые разрешения».

В ноябре 2013 года Мэгид устроила в Трайбеке выставку, посвященную этой тупиковой ситуации и названную «Женщина с сомбреро». Позже эта выставка отправилась в Гвадалахару. Это была мультимедийная инсталляция с изображениями работ Баррагана, проекциями слайдов на стены и айпадом, на котором можно было прочитать переписку между Мэгид и Занко. Мэгид сделала все, чтобы не нарушить авторские права. Например, вместо того чтобы воспроизвести изображения Баррагана из книги Занко, Мэгид выставила в раме копию самой книги. Заметка о шоу вышла в New York Times, и ее нельзя было назвать лестной для Занко.

После того как историей заинтересовалась газета, переписка между Мэгид и Занко стала более дружелюбной — то ли потому что Занко оценила работу Мэгид, то ли потому что осознала, что любое ее письмо может стать материалом для будущего проекта. «Спасибо за вашу компанию, — написала в одном из писем Занко. — Теперь мне не так одиноко в бункере с архивами». В их письмах появилась интимная близость, однако тон их оставался сдержанным. За все это время Мэгид ни разу не обмолвилась о своем плане сделать из Баррагана алмаз.

В 5 утра 31 мая 2016 года Мэгид проснулась в Санкт-Галлене, небольшом городке на востоке Швейцарии. За несколько недель до этого она написала Занко, что будет в стране, и та согласилась встретиться.

Мэгид уже два дня была в городе, готовясь к новой выставке, центром которой было кольцо с алмазом. Выставка, открывшаяся в июне и переехавшая в Институт искусства в Сан-Франциско в сентябре, занимала несколько комнат. В одной шел показ по-импрессионистски смонтированного видео эксгумации праха Баррагана. В другом были представлены вся переписка и контракты между Мэгид, семьей Баррагана и правительством Мексики. Зрители могли пройти через дверной проем, сделанный ровно в рост Баррагана, чтобы попасть в затемненное помещение, в центре которого были размещены кольцо и письмо от Мэгид к Занко с описанием предложения.

Утром, положив кольцо в сумку, Мэгид отправилась на машине на запад страны, по зеленым холмам и вырезанным ледниками ущельям, в сторону Базеля. Кампус компании Vitra, расположенный в четверти часа езды от центра города, похож на тематический парк современного дизайна — среди архитекторов, построивших на его территории здания, были Заха Хадид, Тадао Андо, Алвару Сиза, Фрэнк Гери и другие. Незадолго до часу пополудни Мэгид присела перед кубистским зданием, созданным Херцогом и де Мёроном, в котором расположены фирменный магазин и кафе. Она услышала, как позади нее открылась дверь и раздался голос: «Джилл? Мы уже здесь. Заходите».

Мэгид была сконфужена, ведь она ожидала, что Занко будет одна. Она последовала за женщиной внутрь. Сидящий спиной к стеклянной стене Фельбаум обратился к ней с теплым приветствием. Занко присела рядом с ним и жестом пригласила Мэгид занять место напротив.

«Я привезла вам кое-что, — сказала Мэгид, доставая из сумки бутылку шампанского, завернутую в объявление о выставке в Санкт-Галлене. Занко сняла с бутылки обертку и поблагодарила художницу. За этим последовал обед, в ходе которого они успели обсудить архитектурные выставки, «Арт-Базель» и прошлые работы Мэгид. После того как были убраны тарелки, Мэгид сказала: «А теперь давайте поговорим о том, почему я приехала и что я хочу показать вам».

Она достала из сумки коробочку с кольцом, открыла ее и поставила в центр стола. «Этот алмаз был сделан из кремированных останков Луиса Баррагана», — сказала она. Мэгид объяснила, что слышала от многих, будто архив был свадебным подарком и что Занко попросила о нем взамен обручального кольца. «Я знаю, как появляются истории и как они меняются, — признала она. — Но это то, что я слышала. Мне кажется, что это очень красивая история, и именно она подтолкнула меня к работе над этим проектом».

Фельбаум и Занко улыбнулись, удивленно приподняв брови. «Я не помню подробностей, — наконец произнес Фельбаум. — Память такая штука, что ты не помнишь само событие, но помнишь связанную с ним историю, которая в конце концов превращается в факт».

Мэгид не понимала, подтверждает он ее историю или отрицает. Она объяснила, как камень появился на свет — рассказала о родственниках Баррагана, об эксгумации, о процессе кристаллизации. Она сказала, что написала Занко письмо — своего рода предложение. Занко рассмеялась и сказала: «Вы делаете мне предложение прямо под носом у моего мужа!», а Фельбаум поинтересовался, в чем именно состоит предложение. Мэгид повернулась к Занко. «Если вы примете это кольцо, то вернете архив в Мексику, — сказала она. — Я предлагаю вам тело [архитектора] в обмен на [его] наследие».

В ответ Занко забросала ее вопросами о технической стороне превращения пепла в алмазы, а также о выставке Мэгид. «И вы собираетесь показывать это на выставке?» — поинтересовалась она, указав на кольцо. «Да, — ответила Мэгид. — Оно будет выставлено». Фельбаум улыбнулся. «Должен сказать, что я очень впечатлен. Ваше упорство… Я чувствую исходящую от вас энергию». Занко кивнула в знак согласия.

Мэгид убрала кольцо в сумку и передала Занко письмо. В нем она с похвалой отзывалась об опеке архива со стороны Занко и описывала условия предложения: «Кольцо всегда будет доступно Вам и только Вам, как только Вы будете готовы открыть доступ к архиву в Мексике. Как-то раз Вы признались мне, что чувствуете себя в архиве одиноко. Этим кольцом я предлагаю Вам более не чувствовать себя одинокой. Вы поможете мне поделиться им?»

Спустя два дня я посетила штаб-квартиру Vitra. Моя встреча с Занко была назначена на два часа дня, и я ожидала ее в наполненном воздухом атриуме, созданном Фрэнком Гери. Я услышала дружелюбное приветствие и, обернувшись, увидела высокую стройную женщину с волосами цвета карамели. Хотя я знала, что Занко из Венеции, я почему-то думала, что она швейцарка — представляя себе острые как сосульки черты лица и белоснежную кожу. Однако она приветствовала меня преувеличенными жестами и прерывающим слова смехом, по которым весь мир привык узнавать итальянцев.

Она рассказала мне свою историю. Она познакомилась с Фельбаумом в 1989 году, на открытии Музея дизайна Vitra. Занко жила в то время в Милане и работала в архитектурном журнале. На открытии она заметила мужчину, выходившего из голубой «альфа-ромео», и отметила его вкус. Она рассказала о своей первой встрече с домом Баррагана, которую она назвала откровением, и поведала, что изначально они с Фельбаумом собирались лишь устроить выставку Баррагана в штаб-квартире компании. Однако потом она отправилась в Нью-Йорк — «просто посмотреть, что там было» — и была поражена масштабами архива. Вместе с Фельбаумом они договорились о приобретении всего архива, который прибыл в Швейцарию в марте 1995 года.

Занко начала работать над архивом при содействии одной-единственной помощницы, студентки из Финляндии. «Первые семь лет мне было по-настоящему одиноко, — рассказала мне она. — Я была одинока и целыми днями размышляла о мертвеце. Ну, со мной была еще молчаливая финская девушка. Я вспоминаю ее с теплотой, но она была абсолютная молчунья». Занко стала посещать Мексику, чтобы больше узнать о Баррагане, и начала осознавать всю глубину недовольства, вызванного покупкой архива. «В Мексике всё воспринимают очень лично, — говорит она. — Это может быть и хорошо, и плохо». Ее имя и фотографии стали появляться в газетах. «Дело было безнадежно», — вспоминает она со смехом.

В 2000 году Музей дизайна Vitra и «Фонд Баррагана» устроили выставку материалов из архива, побывавшую в Европе, Японии и Мексике. Занко подготовила каталог для выставки, названной ею «Луис Барраган: тихая революция». Однако затем ей пришлось столкнуться с рядом препятствий. Сначала у Занко родился ребенок, потом умерли ее родители. «Я чрезвычайно недооценила необходимое для работы время», — говорит она. Сегодня Занко с четырьмя другими учеными заканчивают создание каталога, разросшегося за это время до двух томов, каждый толщиной более 900 страниц, с четырьмя тысячами репродукций.

Занко отрицает, что архив стал обручальным подарком. «Эта история слишком хороша, чтобы быть правдой», — сказала она. Когда я заметила, что слышала ее от многих людей, она рассмеялась и произнесла: «Не забывайте, что речь идет о Мексике, родине магического реализма». Занко не преминула похвалить проект Мэгид. «Это было очень трогательно, — сказала она. — Тот факт, что оно — он — был прямо между нами, рядом с капучино». Она назвала художницу трудолюбивой, умной и очаровательной.

Она обратила мое внимание на тот факт, что у них с Мэгид разные цели. «Я бы хотела спросить Джилл, сможет ли она со своей работой посмотреть в лицо фактам, — сказала Занко. — Вы говорите, что архив должен вернуться в Мексику. Но вернуться к кому? При каких обстоятельствах?» По словам Занко, она обеспокоена тем, что бесконечное воспроизведение одних и тех же залитых солнцем изображений работ Баррагана обесценило работу архитектора. «Все больше и больше Барраган превращается в Фриду Кало от архитектуры, — заявила она. — Люди обращаются ко мне за иллюстрациями, и они требуют их прямо сейчас! Ты соглашаешься, а потом видишь их на развороте глянцевого журнала в статье о том, что розовый — новый цвет весеннего сезона».

Занко тяжело вздохнула, но быстро встрепенулась. «Что ж, — обратилась она ко мне, — хотите увидеть архив?»

Единственным убранством комнаты были расположенные вдоль задней стены голубые архивные шкафы, принадлежавшие когда-то Баррагану, более новые ящики для папок, расставленные у стены напротив, и полки с коробками с нейтральной средой от пола до потолка. В центре комнаты стояли два стола.

Занко жестом пригласила меня к столу, надела пару белых перчаток и аккуратно открыла плоскую папку. Внутри лежал яркий пастельный эскиз фонтана Las Arboledas, построенного Барраганом в Мехико в 1962 году. Это не было похоже ни на один архитектурный план из виденных мной — сплошные плавные жесты и компактные линии. Под первым эскизом я обнаружила следующие и увидела эволюцию дизайна. Я поинтересовалась у Занко, не приходилось ли ей скучать за этой уединенной и очевидно трудоемкой работой. «Скучать? — переспросила она. — Никогда. Но я часто была в отчаянии». Она продолжила: «По природе своей я человек сомневающийся. Я не гений, а рабочая лошадка. Я знаю об этом. Спустя все эти годы я так мало сделала. Очень деморализует, когда ты сталкиваешься с такой критикой и агрессией. Неужели я делаю что-то не так? Я очень часто задавала себе этот вопрос».

Мы еще раз обошли комнату. Занко пожаловалась, что сумбурная застройка Мехико ведет к тому, что многие дома, построенные Барраганом, разрушаются. «Каждый раз, когда я приезжаю в Мехико, я вижу, как уничтожают здания Баррагана. Я вижу тихое и быстрое уничтожение его реального наследия в то время, как его биография и его разноцветный дом становятся все популярнее». Приглашая меня к выходу, она добавила: «Но я понимаю. Если сохранять все, не останется места для жизни».