В этом году Юрию Богатырёву исполнилось бы 75 лет. Но, увы, судьба распорядилась иначе.

Несмотря на ранний уход Юрия из жизни, преданные поклонники до сих пор вспоминают его как талантливого актёра театра и кино, исполнителя ролей на радио и телевидении, интересного художника и необыкновенного человека.

***

За возможность по-настоящему заявить о себе он был безмерно благодарен своему первому режиссёру Никите Михалкову, которого считал своим "крёстным отцом" в кино. В свою очередь, Михалков по сей день с большой теплотой и признательностью вспоминает любимого актёра:

- Вообще сама мысль, что нужно делиться посмертными воспоминаниями о Юре Богатыреве, мне кажется чудовищной, потому что представить, что так случится, что его не станет так быстро, я лично себе не мог.

В последнее время Юра жаловался, что приходится много играть в театре, да еще репетиции, гастроли, а он плохо себя чувствует. Да, он часто жаловался на здоровье. Поэтому, к сожалению, к этим жалобам мало кто относился всерьез. К тому же никто представить себе не мог, чтобы такая мощная "машина" могла чем-то серьезно болеть. Уже потом коллеги стали вспоминать, как его "загнали", как, будучи больным, он играл спектакли. Его не пожалели - не из равнодушия, такова актерская жизнь: "Как так, совсем больной? Ну сыграйте спектакль!"

(С О. Ефремовым)

Л. Дмитриева:

— Знаю, многие не могут простить Ефремову и ранней смерти Юры Богатырева. Юрочка был очень мягким, неуверенным в себе человеком. Не представляю, чтобы он кому-то сказал «нет». Вот и Ефремову, который вытащил его с больничной койки на спектакль «Перламутровая Зинаида», не смог отказать. По рассказам коллег знаю, что Олег Николаевич позвонил прямо в палату. Юра пожаловался: «Ночью был приступ, давление сильно подскочило. Очень плохо себя чувствую...» Но Ефремов настоял на том, чтобы он приехал.
 

В тот вечер на Богатырева было больно смотреть. Я играла его секретаршу и не успевала подавать сухие салфетки. Пот по лицу Юры лился ручьями. Могу ошибаться, но, кажется, той же ночью Богатырева не стало. Остановилось сердце.

Помню, как на гражданской панихиде Никита Михалков в прощальном слове бросил обвинение Ефремову: «Это вы его погубили!»

Это ужасно, что его нет с нами, но печаль моя светла. Никогда никто мне лично не заменит Юру Богатырева. Есть артисты красивее, темпераментнее, но такого - нет.

(Среди артисток "такой" для Михалкова была Е. Соловей)

(Фото со съемок "Обломова" (Михалков сидит в машине) )

Для меня это огромная, огромная трагедия - отсутствие Юры, и я утешаю себя, если можно себя утешить, тем, что я знал, что он великий артист, никогда ни от кого этого не скрывал и не боялся попасть в глупое положение, называя живого человека великим, гениальным русским артистом во всем моем представлении о том, что такое великий русский артист, со всеми его прибамбасами, капризами и в то же время со всей нежностью, отдачей, талантом возрожденческим - и в глаза ему, и за глаза.

Н. Игнатьева (подруга юности ЮБ):

- Я помню, он приехал ко мне просто безумно счастливый. Я говорю: "Юрка, что случилось?" - "Ты представляешь, я сейчас был на "Мосфильме", там я встретил Никиту, и он меня обнял и сказал, что я великий русский артист, что я просто гениально сыграл в каком-то фильме... Как ты думаешь, Птичка, он правду мне сказал?"

Окружающие относились к нему, как к ребенку - нежно, с улыбкой, иногда со снисхождением, что, может быть, и неправильно. Сожалею, что он мало слышал добрых слов, которых, несомненно, заслуживал. Но это уже вечная наша русская болезнь - любить потом…

***

Я познакомился с Юрой в "Щуке", потому что мы учились вместе. Уже тогда он считался очень перспективным актером. Он учился на два курса младше меня, а я тогда, будучи исключенным за съемки, перешел во ВГИК.

Впервые я увидел его на учебной сцене в самостоятельном отрывке из «Подростка» Достоевского, который он сыграл просто блистательно. Тогда уже меня потрясла его удивительная мастерская способность создавать истинную напряженность, столь необходимую и столь резко точную, которая невидимой наэлектризованной нитью связывает сцену и артиста с публикой в зале. С того самого момента я ощутил ту завораживающую актерскую притягательность, которая всегда отличала Юрия Богатырева. Я как-то очень стал пристально к нему присматриваться.

И. Печерникова:

- Я его видела, когда Никита Михалков еще в конце 60-х пригласил меня в Щукинское училище на показ самостоятельного спектакля, вне учебной программы, по пьесе Лени Филатова, где играли Константин Райкин, Юра Богатырев, Наташа Варлей… Мне очень понравилось. А Никита сидел такой раздутый, ржал и очень гордился, потому что действительно было замечательно.

Ю. Богатырев:

- В театральном училище имени Щукина, где я учился, существовала традиция: на самостоятельные курсовые и дипломные работы студентов всегда приходили бывшие выпускники. На одном из таких показов меня и увидел Михалков. После просмотра он пришел за кулисы и сказал: «Старик, нам надо с тобой работать».

(Н. Михалков в конце 60-х)

А когда я начал снимать свою дипломную работу "Спокойный день в конце войны", то совершенно естественно обратился к своим однокашникам. Тогда-то Юра и попал к нам на съемочную площадку в первый раз – он играл эпизодическую роль трогательного немца, который не понимает, что происходит, и погибает.

(Актер, исполняющий роль одного из фашистов, целует руку Михалкова)

А. Адабашьян:

- Я впервые увидел Юру на съемочной площадке Никитиного диплома, будучи декоратором картины, и он очень деликатно ко мне присоседился. Мы с ним сблизились на почве изобразительного искусства - он раньше учился в художественном училище, а я уже закончил к тому времени Строгановку. Когда мы начали разговаривать на эти темы, то стали вместе ходить в Третьяковку и Пушкинский музей.

(Портрет Адабашьяна кисти ЮБ)

Юра выделялся даже по отношению к своей крохотной роли с двумя несчастными фразами по-немецки. Он с кем-то консультировался по поводу произношения, совершенно точно знал, что надо делать, то есть впечатления, что он снимается в первый раз, не было.

Потом я начал готовиться к "Своему среди чужих…". Вместе с Эдиком Володарским мы написали сценарий. И конечно, уже тогда в нем была роль для Юры. Потому что я видел его на экране, уже знал – по отрывкам из Достоевского, которого он очень любил, и по очень смешным ролям в водевилях, – какой он универсальный артист, какой замечательный характер. Но…я ушел в армию, и все отложилось на год с лишним.

​​​​​​Т. Богатырева (мать ЮБ):

- Юра кончал уже Щукинское училище, где Никита Михалков его облюбовал. И сказал: "Юра, не снимайся до моего возвращения с Камчатки. Я приеду, подберу тебе хорошую роль, и будешь первую роль играть".

Когда я вернулся, у меня столько накопилось энергии и жажды работы, что мы тут же включились и стали всех пробовать… Но на роль Шилова я никого не пробовал, кроме Юры. 

Его физическая форма вызывала у всех уважение. Если группа называла меня "лось номер один", потому что я очень много бегал, занимался спортом, то его – "лось номер два". Он был совершенно фантастической выносливости.

Он был удивительно физически просто природой одарен, поэтому для съемок ему нужно было только подкачаться и сбросить вес. 

Юра был сложен так потрясающе, что когда мы снимали сцену, где он бежал в свитерке навстречу товарищам, то он, никогда не занимавшийся спортом, выглядел настоящим ширококостным атлетом с рельефными мышцами…

Он не занимался спортом, но при этом обладал огромной физической силой. В Куркино-Машкино, где мы снимали уход эскадрона под командованием героя Шакурова, Юра приезжал к нам. Мы чего-то здорово выпили. Он принес тогда бюст Ленина из пионерского лагеря: пусть с нами посидит. А его поднять... Мы это втроём не смогли, а он его один припер! Я не знаю, как он это сделал.

А. Адабашьян

- Мы полтора года жили в одной квартире, поэтому я видел его по утрам и вечерам, в свободное от учёбы время. Он такой был рыхлый, весь состоял из круглых линий, с этими губами, руки, которые мы с Костей Райкиным называли "верхние ноги", и огромные пальцы... Когда его утвердили на роль, он просто физически преобразился: стал усыхать, стал жилистым, спортивным, резким.

О. Богданова:

- У меня было ощущение, что он будто бы в келье находится. Он ничем не был увлечен, он никуда не разрывался на части - он только тупо бесконечно худел. Реально человек вот был заточен на роль. Встречал нас с Садальским в общежитии, угощал капустными котлетками и с утра до вечера: "Никита Михалков-Никита Михалков"... 

(Портрет Садальского "Стасик" (автор: Ю. Богатырев) )

В. Николаенко:

- Никита Сергеевич Михалков пригласил Юру сниматься и поставил ему это условие, что нужно похудеть на 20 килограммов и нужно обязательно завести романы с 15 женщинами. И была очень смешная история, когда он сидел грустный-грустный, я сказала: "Что ты? Почему ты такой тихий и грустный?" Он говорит: "Ну где я их возьму?" Я говорю: "Кого?" - "Ну женщин этих. А ты можешь?" - он сказал. Я сказала: "Ну Юра, если надо, могу!"

Мне было понятно, что фактура должна сыграть свое дело, и мне в голову не приходило, что, может быть, нутро Юрино совершенно отличается от того, что ему сейчас придется играть. Когда мы начали репетировать сцену драки, мне вдруг что-то помешало. Я говорю: "Юр, подожди. Ну-ка, сожми кулак".

И он сжал кулак совершенно по-женски - большим пальцем к тыльной стороне сжатой ладони. Я его спросил: "Юр, обожди. Ты что, ты когда-нибудь вообще дрался?" - "Нет, никогда" - "Никогда в жизни у тебя не возникало конфликтов, которые приводили к необходимости сжать кулак?"

(В детстве Юру называли "девчоночником": обычным мальчишеским забавам он предпочитал самодельный кукольный театр и рисование)

Н. Игнатьева (подруга юности):

- Он очень переживал, что подведет группу. Никита нервничает, аппаратура простаивает… И ему тогда помогло одно воспоминание. Как-то незадолго до этого мы вместе с Юрой входили в ресторан ВТО, которое располагалось тогда на улице Горького. А в этот момент выходил Кайдановский и по неосторожности отпустил тяжелую дверь, которая прищемила мне руку и снесла ноготь с пальца… Я просто закричала от боли. И вот когда Юра мучился с той сценой, он вдруг все это вспомнил. И тогда все получилось. И вопль, и удар – вот тебе, гад, получай за Нелю! "Убью тебя, паскуда!"

Никита был рад:

– Попал!

И тут я понял, что Юра существует в совершенно противоположных мирах: то есть его мир внешний, мир восприятия его другими людьми - огромного, мощного, с прекрасным голосом, изумительным слухом, интеллигентными манерами и веселыми шутками - вот то представление об артисте МХАТа в начале века, и его душа голубиная, совершенно нежная, незащищенная. Именно в соприкосновении этих двух несовместимых ипостасей человеческой натуры рождался сам Юра как артист.

И вообще он весь как будто был соткан из контрастов: шумный, с мощнейшим голосом, Юра совершенно не умел накричать на человека, то есть накричать-то он мог, но в крике этом никогда не было того, пусть самого малого заряда злости, способного человека оскорбить или унизить.

Он был невероятно пластичным актером. Как жидкость принимает форму сосуда, так и Юра физически преображался для конкретной роли. Если вспомнить даже наши совместные как актера и режиссера картины, то это настолько разные персонажи, настолько разные фактурно, настолько неузнаваемые и несоприкасаемые, что даже я удивлялся, как это было возможно совместить в одном человеке такие невероятные совершенно возможности.

Для меня Юра так и остался неразгаданным с точки зрения возможности понять его амплитуду. Когда я рассказывал ему о том, как и кого можно ему сыграть, он мгновенно включался, как в розетку вилку вставили, начинал внутренние метаморфозы: он лицом менялся, у него пластика менялась. Его даже актером назвать нельзя, он был существо какое-то, стопроцентный актерский "материал".

Юра жаждал славы, жаждал признания мучительно и самозабвенно. Он мечтал о славе, но никогда не делал для достижения ее ничего из того, что выходило бы за рамки его профессии и искусства. Я, например, могу представить Юру, ну, скажем, народным депутатом, всегда пытающимся кому-то помочь, но я не могу себе представить его кандидатом в народные депутаты, когда ему было бы необходимо отстаивать, а тем более нахваливать себя в предвыборной борьбе.

Он часто жаловался мне, искренне страдая от того, что на улице его не узнают, что он никому не нужен, все созданное им плохо… Его задетое актерское честолюбие, наверное, мешало ему понять, что за его как бы "безликостью" таились огромные возможности актерского перевоплощения.

Еще одно удивительное качество для актера: обладал он завидной внешностью: огромного роста, с прекрасным лицом, с чудными глазами, со светлыми волосами настоящими, но абсолютно не старался, как это частенько бывает, эксплуатировать ее возможности.

Сколько мы знаем актеров, боящихся больше всего на свете быть некрасивыми и жалкими. Юра был начисто лишен этого комплекса, мало того, он сам выдумал самые невероятные приспособления, предполагающие ярче и полнее донести характер персонажа. Когда мы мучительно бились над образом Сержа Войницева в «Неоконченной пьесе для механического пианино», неожиданно после долгих проб и метаний Юра вдруг предложил:

– А что, если я подожму пальцы на ногах? - Мы не поняли. – Вот… смотрите… 

Он стал ходить по кабинету, широко расставляя ноги и выворачивая носки.

– У него плоскостопие… Понимаете?

И вдруг этого обманутого и никчемного Сержа Войницева стало так нестерпимо жалко, что я лично тогда с трудом сдержался, чтобы не выразить не к месту возникшие эмоции, а проще – я чуть не заплакал.

Он с наслаждением, глядя на себя в зеркало, принимал любые предложения, связанные с тем, чтобы как-то изменить его внешность, даже в невыгодную сторону: пошел безоговорочно на то, чтобы ему сделали в "Родне" парик - придумали яйцевидную голову с плешью, грим с накладным животиком (тогда еще Юра был в очень хорошей форме, это потом он раздобрел). Он бесконечно любил и наслаждался быть глупым, смешным, уродливым - он абсолютно ничего не стеснялся.

А. Адабашьян:

- Юра ходит по коридору и говорит: "Слушай, я понял, как его надо играть, я понял, кто такой этот Стасик. Он - хмырь!" От этого хмыря у него все и пошло.

У него такая была рубашка с накладными карманами навыпуск. Мы придумывали, что у него в карманах. Он ничего оттуда не вынимает никогда. Но для самочувствия это чрезвычайно важная и полезная вещь.

Мы придумали, что там у него будет резиновый кошелек для мелочи, который, если его с двух сторон сдавливаешь, открывается. Потом ручной эспандер для кисти, пластмассовый, единый проездной билет и пропуск в одной пластмассовой коробочке, ключи с брелоком. Это был его набор в карманах. Он замечательно с ним существовал.

Я мало видел актёров, которые так могли обживать костюмы. Он мгновенно приторачивал костюм к окружающей среде и к себе. Тут же он стал Данко - беловолосый, завитой, босой, в выцветшей гимнастерке навыпуск - и ходил по полям: "И тогда Данко вырвал свое сердце!", пел что-то романтическое... А через двадцать минут на съёмке играл совершенно другую роль в кожанке, с холодным глазом, с  этой внутренней мощью и силой. Откуда бралось это, я понять не мог.

Он обожал показывать, очень любил детали. Иногда между съёмками мы затевали такую игру: Юра изображал кого-то, находясь в совершенно не подходящем для этого костюме, например, нищего во фраке: как он ест, спит, разговаривает... Это было безумно смешно. 

***

Юра тончайший артист. У него были потрясающие интуиция и вкус. Он не мог играть средне: мол, это проходная сцена… Он не мог быть просто тупо органичным артистом, который очень хорошо произносит текст и все делает очень мило…

В нем всегда существовала какая-то его лаборатория, в которой он смешивал что-то, пробовал, капелька этого, а что, если так? Здесь срабатывало его огромное дарование художника, причем художника именно такого жанрового, художника-карикатуриста, который обладает удивительно точной возможностью подметить в детали, в характеристике, в изгибе брови, в улыбке то, что является качеством конкретного человека.

Он был по-настоящему театральным артистом – но в самом прекрасном смысле этого слова. Поэтому все его реакции, все повороты характера его героя были удивительно крупны. Но эта крупность была не театральным нажимом, а выразительным мощным мазком – как у художников «Бубнового валета», скажем. Такой жирный, сочный, очень на своем месте. Вдруг – дрогнувший голос, вдруг – наполнившиеся слезами глаза… Это он делал просто ювелирно. И в этом отношении сегодня я не знаю такого актера. Может, только Олег Меньшиков…

Ему совсем не мешала его театральность. Другой режиссер скажет: «Ну что вы так наигрываете? Давайте полегче!» А ведь это тоже можно использовать. Надо просто не останавливать артиста, а на той же скорости пустить чуть в другую сторону. Ведь его можно напугать, остановить – и он не будет знать, что делать. А можно подкорректировать: отлично, только чуть левее возьми – и все!

На все рискованные предложения он всегда вначале отвечал отказом: «Что? Нет, никогда!» А потом соглашался. Юра был замечательно наивен. Он был убежден – раз друзья просят сделать это, значит, они за него отвечают и надо делать, потому что все будет нормально. 

Е. Цымбал:

- Мне запомнилась небольшая сцена в «Обломове» — в баньке, где парились Обломов со Штольцем, а после вели серьезный философский разговор. Снимали наоборот: сначала разговор, а затем парную, так как было ясно, что после съемок на морозе актеры уже вряд ли смогут философствовать…

Баня была настоящей, но пар в ней заменял дым — от пара и тепла запотевала оптика. Поэтому в парной было градусов 6–8 тепла, и оставалось только восхищаться мужеством и мастерством Олега Табакова и Юры Богатырева, которые, будучи обнаженными на таком холоде, увлеченно хлестались березовыми вениками, отдуваясь якобы от жары.

Потом Юра выскакивал на мороз, на продуваемый всеми ветрами склон, валился в сугроб, который мы наскребли буквально изо льда — зима в тот год была малоснежной, снег под ветром превратился в ледяную корку, — и катался, ахая и ухая, вроде бы от удовольствия. Перед съемкой его обливали горячей водой, чтобы от тела валил пар, но, когда после команды «стоп» он опрометью вбегал обратно в баньку, губы его были синими от холода. К тому же через несколько дублей Юра был весь в царапинах и порезах от острого наста.

Как только последний дубль был снят, Михалков протянул Богатыреву полный стакан своей фирменной «кончаловки» — волшебно вкусной домашней водки, настоянной на черной смородине. Юра выпил примерно треть, больше не стал, сославшись на то, что завтра ему играть спектакль.

Когда мы ехали в гостиницу, я спросил, не боится ли он заболеть. «Нет, — сказал Юра еще синими губами. — На съемках я никогда не болею. Вот если бы я сам вышел на улицу в такую погоду — непременно бы заболел». Он вообще был болезненным, у него был порок сердца.

Помню, спросил его: «А верхом ты ездишь?» – «Никогда не ездил…» – «Ну и как ты?» – «Я научусь». И он сделал это просто в считанные дни, и виртуозно – сел на коня и тут же поехал. Я, выросший на конном заводе и с детства ездивший верхом, не мог поверить, что за неделю можно стать таким ловким наездником. Если ему нужно было сыграть музыканта, он бы выучился играть, если летчика - научился бы летать.

Но Юре, как никому, был нужен режиссер. Он был достаточно дисциплинирован и аккуратен в своем отношении к делу... Всегда. Но определенного рода насилие по отношению к нему давало ему новый импульс, новый толчок к тому, чтобы по-актерски фонтанировать. Ласковое отношение к нему приводило к тому, что он расслаблялся.

Поэтому Юре Богатыреву, моему любимому, гениальному, великому русскому артисту, приходилось говорить вещи, которые человек не должен простить. Он не должен простить, когда ты говоришь, что он бездарен. Плюс к этому, ты еще вкладываешь свою энергию, свое актерское начало. Но вдруг Юра собирался и делал так, что я даже не понимал, как он это делал.

Не то чтобы он требовал понукания, нет. Но иногда он зацикливался на какой-то идее, фразе, на чем-то своем, и для того, чтобы сбить его, нужно было резкое движение, а потом опять поглаживать: "Да, Юра, ты прав, хорошо, хорошо".

Юра мог заплакать, не разговаривать некоторое время. Но он понимал, что это не было моим желанием утвердиться за счет артиста - потому что я режиссер. Я сам артист, и сам знаю, как иногда нужна встряска. Бывают такие моменты, когда тупо повторяешь одно и то же, и - не знаешь, как играть, и понимаешь, что все не то, не то, не то... Тут очень важно верить в режиссера, потому что бывает и так, что ты видишь - режиссер сам не знает, чего хочет.

А. Леонтьев:

- «У Никиты больше не буду сниматься» — он мне говорил во время съемок «Механического пианино». Я говорю: «Как? Почему?» — «Ну… Никита так со мной обращается. Так со мной обращается…» Ну как Никита может с ним обращаться, когда они души не чают друг в друге?

А. Адабашьян:

- В Юре было много детского, и когда он напускал на себя серьезность, это все равно прорывалось. Однажды он пригласил меня на спектакль, я не смог зайти к нему за кулисы и позвонил на следующий день. Юра сухо буркнул: «Да, узнал. Что ты хочешь? Говори быстрее, у меня нет времени!» - «Ты играл потрясающе, замечательно!» - «Серьезно? Знаешь, а вот этот кусок я хотел сделать так... А что ты сейчас делаешь? Приезжай, поговорим». Он по-детски обижался и так же по-детски эти обиды прощал.

(С А. Адабашьяном (?) )

Но! Если на площадке он сразу лишался этой привилегии, то в жизни его можно и нужно было жалеть и помогать ему. 

!!! Продолжение статьи читать здесь: !!!

https://www.spletnik.ru/blogs/pro_zvezd/190056_yuriy-bogatyrev-kinotalisman-nikity-mikhalkova-chast-2

Источники:

https://vk.com/yuri_bogatyryov (группа в ВК о Богатыреве)

https://zen.yandex.ru/id/5e0e2740028d6800ad2e198e (блог "Фотогалерея Плотникова")