Она двигалась в плавной и развинченной кошачьей манере, она любила раскрашивать свое тело под пантеру или тигрицу, она взмахивала длиннющими руками, как крыльями. Так бы, наверное, в наши дни одевалась и выглядела Айседора Дункан. Когда я говорю ей об этом, она смеется грудным смехом:
— А ведь я мечтала быть танцовщицей. Ходила в балетный класс, но в четырнадцать лет была уже такая высокая, как сейчас. Но я и на съемках старалась как-то особенно двигаться. Всегда хотела быть другой, необычной. В каждом образе, в каждой роли, в каждой картинке. Понимаете?

— А почему Верушка?
— Это ведь по-русски — маленькая Вера, да? Я решила стать русской. Подумала, это смешно — быть такой длинной и называться маленькой.

— Неужели вы выдавали себя за русскую?
— Нет, я неопределенно отвечала, что жила на границе. В сущности это правда: я ведь родилась в Кенигсберге — как бы между Россией, Польшей и Германией. Но я боялась прямо говорить, что я русская. Боялась, что я встречу кого-то, кто говорит по-русски, и буду разоблачена. Эта моя уклончивость в деталях биографии сыграла мне на руку, создала такую загадочную ауру. Это было так здорово — придумать другого человека и играть в этого другого. Да еще с таким успехом.

— Фотографы ежедневно видят сотни девушек. Значит, моя девушка, моя Верушка, должна была сразу отличаться от всех прочих. Я выглядела так странно и вела себя так дерзко, что даже великий Ирвин Пенн робко спросил: «Вы были бы не против примерить несколько платьев для Vogue?» И вскоре уже все хотели со мной работать.

 —Я довольно быстро поняла, что мне недостаточно просто демонстрировать одежду, мне в фотографии нужна идея, смысл. Ведь что получается? Фотография — такая, как хочет фотограф. Одежда — такая, как хочет стилист. Ну а я-то что делаю? И мне повезло, что Вриланд подсказала мне фотографа, вместе с которым я могла бы творить сама.
Вриланд познакомила ее с Франко Рубартелли. Верушка все делала сама, творила свой образ и свой спектакль, а модные редакторы полностью ей доверяли. Так она работала не только с Рубартелли, но и с Ричардом ­Аведоном, Питером Бирдом и Ирвином Пенном.

— Сейчас ведь все не так, правда? — несколько раз спрашивает она. — Девушки не влияют больше на процесс, они куклы в руках целой команды стилистов. Я бы так не смогла, у меня была свобода. Если я что-то делаю, я должна творить сама. И в этом должен быть смысл. С модой покончено. Я занимаюсь искусством.

— Про меня говорили, что я зарабатывала миллионы. Ерунда! Деньги никогда для меня много не значили. А Рубартелли и вовсе уговорил меня, чтобы все деньги шли на его счет. Я не была похожа на тех девушек, которые сделали на модельной карьере целое состояние. Вроде Линды Евангелисты или Клаудии Шиффер. Я всегда была прежде всего художником. Снималась в основном для Vogue, рекламных кампаний сделала всего четыре или пять. Да и платили тогда за это не так уж много.

Уйдя из моды, Верушка стала работать с немецким художником Хольгером Трюльшем, на долгие годы ставшим ее личным и профессиональным партнером. Ей приписывают множество романов — с Аль Пачино, Джеком Николсоном, Дастином Хоффманом, Питером Фондой, Уорреном Битти. Но если они и были, то быстро обрывались.

Своих детей Верушка так и не завела, хотя говорит, что обожает детей, а они ее.
— Я для них как женщина-фантазия из сказки. И во мне самой много детского, я жизнь до сих пор воспринимаю как игру.
— Вы живете одна?
— Ну да, со своими котами. Это мой выбор — жить одной. День принадлежит только мне, я совершенно свободна. Это хорошо для креативности. Хотя я обожаю чувство влюбленности. А вы разве нет? Вы видите, этот воробей хочет поклевать мое печенье? Я размочу печенье в вашем чае, чтобы ему было полегче, ладно?

Верушка — вегетарианка и осуждает себя за тот знаменитый снимок для Vogue на сафари, где она, одетая в Yves Saint Laurent, стоит с винтовкой в руках, как гордая белая охотница-колонизатор.

— Все одержимы идеей молодости. На каждой баночке с кремом написано anti-age. Но я не хочу быть против возраста, я не хочу с ним и с природой сражаться. Это неправильно, потому что это вгоняет людей в панику, они начинают молодиться, делать операции. А я считаю, что поздняя красота — самая интересная. В юности мы все хорошенькие, но это естественная прелесть молодости. А вот потом мы становимся красивыми.

Из интервью Карины Добротворской с моделью.