Вас могут ударить, если вы домохозяйка и если работаете, если вы скромная учительница и если уверенная в себе юрист, если вы жена грузчика и если вы замужем за уважаемым профессором, если ваш муж пьет и если он не выносит алкоголя. Семейное насилие может коснуться каждой женщины. Анна Ривина — создатель и директор центра «Насилию.нет» — поговорила с главным редактором «Домашнего Очага» Натальей Родиковой о природе насилия и о том, как ему противостоять.

Наталья Родикова: Аня, я не так давно встала на путь просвещения, еще пару лет назад я была в абсолютном тумане, когда мне писали мои друзья, не знаю ли я, как помочь их знакомым, которые попали в беду и вот их, кажется, бьет муж, я отвечала безапелляционно: «Хотела бы — ушла бы, почему же она не уходит?»

Анна Ривина: Начну с того, что это, наверное, первый ответ, который приходит в голову, потому что он лежит на поверхности. И обычно так отвечают люди, которые с этим не сталкивались, и им кажется, что насилие — это когда тебе на первом свидании сразу дали кулаком по лбу, ты говоришь: «Нет, мне не нравится». И на этом вся история либо заканчивается, либо по добровольному согласию продолжается. Но проблема в том, что насилие физическое всегда начинается с насилия психологического, и, если говорить прямо, мы говорим о людях, которые находятся в заложниках. И, находясь в заложниках, эти люди не всегда могут адекватно оценивать то, что происходит вокруг.

Как женщина в эти заложники попадает обычно?

Есть, конечно же, стереотип, что так себя ведут женщины, которые хотят такого отношения, и оно якобы для них приемлемо. Но у семейного насилия несколько составляющих, к нему ведут сразу несколько проблем: правовая, психологическая, социальная, поколенческая, информационная. Все они между собой сильно связаны.

Поколенческая проблема — это когда тебе твои родители показывали такую модель отношений и ты ее воспринимаешь изначально как норму: если так общались между собой мама и папа, то почему не пойти по их стопах и эту модель в своей семьей не повторить. Статистика такова, что в абсолютном большинстве семей, где было насилие, дети это повторят. Причем если это девочка, то скорее всего она будет в роли пострадавшей, если мальчик — в роли агрессора. Абсолютная международная и российская цифра, что около 90% переживших насилие — женщины.

Но в жертвы попадают не только слабые женщины, которые в детстве пережили этот опыт и «готовы» к этой роли. Есть категория мужчин, которые ищут сильную, независимую женщину, которая и не думала превращаться в жертву, которая знает, что человеческое достоинство — это важно, и вот ее подавить — для них отдельное удовольствие.

Поколенческая проблема возникает и там, где в роду всегда все у всех было благополучно и очень важна картинка идеальной семьи. Там девочка -заложница представления о том, что семья — это идеальный проект и, если он не состоялся, виновата она. Она будет терпеть не потому, что ей это нравится, не потому что она привыкла — возможно, в ее родительской семье мама с папой никогда себе такого не позволяли. Но она так боится, что не смогла продолжить династию в идеальных условиях, что не может признаться, что подобное произошло.

А другие не догадываются, что это происходит? Почему это не видно со стороны?

Если говорить о портрете домашнего агрессора, то очень часто это человек, про которого в компании можно подумать в последнюю очередь. Проблема ведь существует не только в так называемой маргинальной среде, там просто это меньше скрывается. Но чем выше материальное и социальное положение семьи, тем выше репутационные риски и тем чаще агрессор понимает, что он делает, и на публике он хорошо «держит лицо». И агрессорами, и насильниками бывают и профессорские дети, и профессорские жены, и неважно, сколько ты знаешь языков и сколько нулей у тебя на счетах. Недавно наша с тобой общая знакомая написала очень резонансный пост о том, как она столкнулась в детстве с насилием в своей семье. Ее папа-профессор чудовищно ее избивал. При этом со стороны все идеально, заморские шмотки, жизнь удалась. Женщины попадают в эти отношения, не подозревая, что будет дальше. Они видят хорошего человека и создают пару, желая реализовать себя как самую лучшую и прекрасную жену.

Здесь мы не можем не сказать о том, что домашнее насилие неслучайно стало одной из повесток феминизма. В патриархальном мире все устроено так, что женщина реализует себя полноценно, только если у нее есть семья и дети. И если у женщины с этим не складывается, то общество ставит на ней клеймо неудачницы. Ей лучше найти хоть какого-то мужчину, чем остаться одной. Большое социальное давление заставляет женщину в этот брак поскорее спешить. И когда приходит мужчина, который выглядит уважительным, добрым и заботливым, ей, конечно, кажется, что она встретила свою мечту.

Важный момент: из-за того что для нас привычна модель отношений, при которой мужчина пришел и завоевал, а женщина сидит в башне и ждет, когда ее завоюют, у нас очень плохо и очень поздно начинают понимать разницу между заботой и контролем. Под эгидой заботы мужчина сам привозит тебя на работу, смотрит, с кем ты дружишь, стоит ли тебе с ними общаться, а что ты ешь, а что носишь, а на что ты потратила деньги, а это тебе не нужно. Постепенно включается еще один из механизмов насилия — изоляция от привычной среды: мама твоя меня не любит и настраивает против меня, подруги все дуры, работа тебе не нужна, я тебя всем обеспечу и так далее.

Я сейчас понимаю, вспоминая свои юношеские романы, что часто эти симптомы видны еще в начале отношений. И на самом деле любая чрезмерная забота должна насторожить? На что нужно внимание обратить?

Типовая история, которая таит в себе риски насилия, это когда человек принимает за вас решения, к которым вы еще как пара не готовы. Он настаивает на сексуальной близости, когда женщина этого не хочет, он настаивает съехаться вместе, когда отношения только начались, настаивает идти немедленно в ЗАГС, очень быстро рожать детей — вот это постоянное давай-давай-давай. Любые отношения, где за вас принимают решения, где есть эта иерархия, а равенства нет, имеют большую вероятность перерасти в насилие.

Насилие — это всегда про власть и контроль.

Быть всю жизнь с человеком, от которого постоянно идет психологическое насилие, который не признает твоих личных границ, — это пытка. Но ведь женщине сначала кажется, что она встретила идеального мужчину, что он ее слушает и понимает. А мужчина понимает, что он должен заманить девушку в «капкан», поэтому он действительно становится максимально удобным для нее. Только потом, когда «капкан» закрывается, уже можно делать всё что угодно. Именно по этой причине физическое насилие очень часто появляется первый раз, когда женщина оказывается в положении и уходит в декрет, то есть становится материально и физически зависима от партнера. Ее самооценка к этому моменту может быть уже разрушена психологическим насилием, и уже могут быть потеряны устойчивые связи за счет изоляции.

«Мужчина понимает, что ему надо заманить девушку…» Значит ли это, что потенциальные домашние тираны изначально мыслят в таких категориях, как «я насильник»? Разве не случается историй, когда мужчина образованный, с лучшими намерениями и ценностями, условно говоря, за равные права и прочее, а потом оказывается, что человек просто плохо контролирует агрессию?

Нет, на самом деле эти мужчины знают, что можно так жить, они изначально считают, что женщина должна быть послушной. Конечно, у таких мужчин может быть нарушена самооценка, и вполне возможно, что они выросли в таких семьях, где их тоже кто-то третировал и им необходимы курсы по работе с агрессией, чтобы понять, что с ними что-то не так и что жестокость в отношениях неприемлема. Но систематическое насилие происходит именно потому, что оно позволено — обществом, государством. Наше государство через все свои институты почему-то не говорит о том, что такая проблема есть и мы должны ее решать.

Это очень сложная тема в российском контексте, потому что у нас часто говорят, что женщина «пилит», что она тоже применяет психологическое насилие. Но у нас женщины часто вынуждены бороться за свои с ребенком права, вынуждены требовать алиментов (а как мы знаем, у нас их миллиарды не выплачены), или просить внести квартплату, или сделать какие-то другие элементарные вещи. В таких случаях мужчина прекрасно понимает, что да, есть конфликтная ситуация, но нет никакой опасности для его здоровья, это совсем другая история.

Очень важно разделить конфликт и домашнее насилие. Конфликт всегда был и есть в человеческих отношениях, это нормально, когда люди на равных могут отстаивать свои интересы и точку зрения. Насилие — это всегда про иерархию, в которой агрессору важно проявить свои власть и контроль. Именно агрессор решает, что ему контролировать и за что «наказывать». Например, сегодня суп был пригодным, а завтра за этот же суп можно лишиться пары рёбер. Или вот один мужчина каждый день возвращался домой и ходил в белоснежных носочках по полу, проверяя, есть ли на нём пыль, и, если там что-то было, он избивал женщину. В этой истории женщина осталась жива, хотя побои были систематические, но и ни к чему хорошему это не привело.

Возвращаясь к вопросу о контроле: часто агрессор себя в достаточной мере контролирует. Есть уголовные дела, в которых мужчины якобы находились в состоянии аффекта, а на самом деле, как показывает экспертиза (и это в большинстве случаев), они оказывались вменяемы. Была история, в которой мужчина стулом избивал свою женщину, и в итоге, когда его попросили рассказать об этом, он мог чуть ли не посекундно всё описать. Во‑первых, он всё помнил, а во-вторых, упомянул, что на этом стуле лежал его мобильный телефон и он его взял и аккуратно переложил — прежде чем ударить. И это обычный случай, кстати. Если такие люди портят имущество, то чаще имущество женщин, а не их собственное.

Почему же женщины не уходят от таких мужчин?

Повторю, что здесь сразу комплекс проблем. Во‑первых, когда люди растут в семьях с такими установками, они часто воспринимают подобное поведение как норму. Во‑вторых, у нас нет закона против домашнего насилия, оно в России сейчас декриминализировано, государство считает, что это не его дело, грубо говоря, сами разбирайтесь. В-третьих, у многих жертв вырабатывается «стокгольмский синдром», и они начинают видеть ситуацию глазами обидчики, искренне веря, что они сами во всём виноваты. А главное, им скажут то же самое, если они попытаются обратиться за помощью в полицию.

В обществе есть установка, что ответственность за то, что происходит дома, полностью лежит на женщине, что это она всё доводит до насилия. При этом у нас всё время транслируется, что мужчины, в отличие от женщин, умные, они могут возглавлять корпорации, быть президентами, у них не бывает ПМС, они адекватно на все реагируют и всегда себя держат в руках. Но, как только заходит речь о контроле — с точки зрения изнасилования или домашнего насилия, — мужчины сразу пытаются сбросить с себя всю ответственность, утверждая: «Я так устроен, я примитивный, ты довела, а я не сдержался». И это очень удобно — включать такой режим и, когда нужно задвинуть женщину и занять её рабочее место, и когда надо сказать, что «на мне никакой ответственности нет, потому что она надела ту самую короткую юбку». Вот и получается, что женщина может пойти к родителям, которые скажут ей: «Это твой муж, значит, неси этот крест». Она может обратиться к друзьям, которые отметят: «Раз ты возвращаешься, то тебя всё устраивает».

И да, эта женщина иногда производит не самое адекватное впечатление на людей вокруг, потому что насилие всегда существует по определённому циклу и в разные момент времени она оценивает отношения в их паре по‑разному.

Можешь рассказать подробнее об этом цикле?

Цикл насилия включается в себя три стадии. Первая — недовольство: когда женщина всегда не права, чтобы ни сделала или ни сказала. Вторая — агрессия: она может начинаться с вербальных баталий, а потом перейти в физическое и сексуальное насилие (последнее наши полицейские вообще не идентифицируют как изнасилование, это же муж, он в своем праве). Третья стадия — «медовый месяц»: когда мужчина бросается в ноги, извиняется, обещает, что такого больше не повторится, и женщина верит. В том числе потому, что ей важно, чтобы у неё была семья, чтобы она не была признана обществом неудачницей. Она начинает думать, что если бы она вела себя «правильно», то этого бы не случилось, поэтому пытается быть ещё более незаметной. И она искренне надеется вернуться в ту фазу, когда всё ещё было хорошо и ничто не предвещало беды. Но проблема в том, что после третьей стадии снова наступает первая, это движение по кругу. Из-за этого получается, что сначала женщина приходит в полицию или к родственникам и говорит, что мужчина её избил, а потом — что все в порядке и он самый лучший. И люди со стороны думают: «То ли она что-то придумывает, то ли неадекватная, то ли ей это нравится».

Интересна динамика этого цикла. Чем дольше люди в таких отношениях, тем больше будет нарастать, удлиняться фаза агрессии, тем сильнее будет сам акт агрессии и тем короче будет «медовый месяц». Мужчина чаще и сильнее бьёт и меньше извиняется. И в какой-то момент это может превратиться в откровенный ад, потому что женщина уже настолько разрушена, что можно даже не просить у неё прощения и не давать ей этих передышек. В конце концов, женщина может не выдержать и захотеть разорвать отношения. И вот здесь-то, по статистике, женщин убивают чаще всего, именно в эту стадию. Почему они не уходят? Потому что из-за этой попытки могут оказаться на кладбище.

Недавно в Костроме была убита женщина — через три месяца после развода. Убита «из-за ревности мужа». Также всем известны случаи с Алёной Вербой, которую муж убил и оставил тело в квартире с их общим ребенком, и Маргаритой Грачёвой, чей муж отрубил ей руки. Эти женщины ходили в полицию, просили о помощи, фактически уже разорвали отношения со своими мужчинами. И если бы у нас, например, был закон против насилия, в котором есть тот самый «охранный ордер», то после жалобы в полицию этим людям на определенный срок запретили бы приближаться к пострадавшим от их агрессии, женщины за это время могли бы выработать стратегию безопасного существования: переезд, перевод детей в другое учебное заведение.

Стоит добавить, что в рамках социального конструкта, в котором женщина должна быть замужем, для неё коммуникация с противоположным полом намного важнее, чем с остальной семьёй. Ей проще оторваться от родственников, чем от мужчины, с которым у неё ещё есть дети. И пока не случится что-то объективно страшное, женщины закрывают на это глаза. Есть статистические данные, что в среднем девушки обращаются первый раз за помощью на седьмой раз избиений, а до этого всё проглатывается.

Как закон о профилактике семейного насилия должен быть устроен в идеале? Что включать в себя?

В этом законе должно быть несколько ключевых моментов. Первое — само понятие домашнего насилия, потому что у нас по нему даже нет статистики, у нас всё разбросано по разным статьям, и мы даже не знаем масштаб этого бедствия. Второе — должны быть определены виды насилия: психологическое, физическое, экономическое и сексуальное. Третье — охранный ордер, у нас в законопроекте он называется защитным предписанием, механизм действия тут такой: если есть насилие или его вероятность, можно вызвать полицию, и они, не называя никого виновным, могут запретить человеку, которого ты боишься, к тебе приближаться, ему запрещено звонить, писать и вступать в коммуникацию. Это возможность развести людей в разные стороны. Охранный ордер рассчитан на три месяца максимум, и за это время принимается решение о дальнейшей судьбе дела, где в суде уже может быть вынесен судебный ордер, который строже и дольше действует.

Здесь ещё очень важно проговорить момент про обвинение. Сегодня статья «побои» после её декриминализации предполагает, что если это первый случай, то следует административное наказание, а если повторный — уголовное. «Повторные побои» и «причинение лёгкого вреда здоровью» — это уголовные дела так называемого «частного обвинения». Это означает, что пострадавшая должна самостоятельно идти в суд и доказывать, что её побили. Например, если у вас украли кошелёк, государство берёт тебя под защиту и подтверждает, что ты пострадавший. А если тебя избили и превратили в кусок мяса, то ты должна ещё доказать, что ты пострадала. То есть откуда-то у тебя должны взяться юридическое образование, психологическая готовность, время и деньги на то, чтобы доказывать это. А твоему агрессору государство как раз даст защитника — все по закону. Но в этих ситуациях — это необходимо внести в закон — должно работать не частное обвинение, а публичное, государство должно выступать против того, кто обижает, и защищать пострадавших.

Сейчас из-за частного обвинения в большинстве случаев женщины, которые находятся в очень неустойчивом психологическом состоянии, приходят и забирают заявление. Они просто не понимают, как действовать, у них нет ни знаний, ни сил. А полицейские не хотят разбираться с этими делами, зная, что они могут проделать большой объем работы — и дело рассыплется.

Плюс родственники упрекают: «Что ты делаешь, у тебя же с ним был идеальный медовый месяц, а теперь ты хочешь его посадить?» — или: «Зачем твоим детям отец-уголовник? Их потом и на работу не возьмут».

Получается, что женщина, которая подаёт заявление, хочет своей безопасности, но заявление не даёт ей эту безопасность и возможность защитить своих детей. Даже штрафы, которые могут выписать агрессору, будут направлены на пополнение бюджета Российской Федерации, а не на защиту пострадавших.

Но есть же где-то работающие прогрессивные правовые механизмы? Как они выглядят?

Во-первых, есть Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. Это документ, которому в этом году 40 лет, Советский Союз был одним из первых, кто ратифицировал его, и тем не менее у нас до сих пор результатов нет. Там говорится, что домашнее насилие — это гендерная дискриминация, и женщин бьют не потому, что они хорошие или плохие, а именно потому, что они женщины и бить их можно.

Из прогрессивных и самых последних документов можно выделить Стамбульскую Конвенцию от 2011 года, и Россия, входящая в Совет Европы и имеющая право её ратифицировать, этого не сделала. Это тот документ, который говорит, что есть разные виды насилия и что, если пострадавшая боится агрессора, то им даже в суде не нужно стоять напротив друг друга. Также там подчёркивается, что дети, которые видели насилие, приравниваются к пострадавшим.

Можно привести в пример Минск, в котором этой конвенции и отдельного закона тоже нет, но там решают эту проблему намного правильней, по сравнению с нашей страной. Там забирают из дома не женщину в кризисный центр, а агрессора, потому что считают, что женщина, которая не сделала ничего плохого, не должна вместе с детьми терять свою устойчивую среду. Забирают мужчину — либо на не очень большой срок в полицейское отделение, либо, если не было сильной агрессии, его отпускают, но вернуться домой он какое-то время не может. И дело начинают рассматривать. И поразительно, но это привело не к тому, что жена стала больше виновата, что посадила агрессора, а к тому, что мужчина, знающий, что не от женщины зависит решение, лишний раз ее не ударит. Когда он знает, что против него стоит не женщина, а государство, он совершенно по‑другому себя ведёт.

Если говорить про страны с более системным подходом, то там существуют кризисные центры, куда женщин забирают с детьми, где есть психологи, юристы, которые представляют их интересы в суде. Туда могут попадать мигрантки, которым еще труднее попросить о помощи, потому что они больше боятся обращаться к госструктурам — из-за незнания языка, культурных или религиозных различий, проблем с документами. Когда женщины звонят в кризисный центр, её с семьёй сразу ставят на учёт, помогают, наблюдают за ее жизнью как-то. В Англии, если у женщины вдруг пропадают все деньги на банковском счёте, это уже может служить тревожным сигналом, не контролирует ли там мужчина ситуацию в семье, не удерживает ли ее, ведь у неё не остаётся средств, чтобы уехать.

В Израиле суд часто принудительно направляет агрессоров на курсы по управлению гневом, и там хорошие результаты, в 95% они отмечают позитивный результат.

А у нас?

А у нас очень высокий порог толерантности к насилию и его начинают всерьез обсуждать только тогда, когда человек уже попадает в реанимацию или произошло изнасилование детей. Нам нужно сильно понижать этот порог. И мы возвращаемся опять к патриархальной модели общества с его культурой насилия, где мужчине можно всё.

Здесь, к сожалению, большую роль играет РПЦ, которая своими взглядами останавливает прогрессивное движение по принятию необходимого закона. Те нормы, которые отстаивают видные религиозные деятели, очень привычны для наших людей. Плюс у нас народ не очень верит государству и не хочет иметь с ним что-то общее, и когда есть выбор — впускать государство в семью или нет, то любой разумный человек предпочтёт, чтобы оно не лезло к нему. Но, когда суверенитет семьи стоит выше, чем право на здоровье и право не подвергаться пыткам, это не правильно.

Много у нас говорят о том, что закон о декриминализации домашнего насилия, или, как позиционирует его Мизулина, «закон о шлепках», нужен для того, чтобы у родителей не отобрали всех детей. Но у нас детей в основном отбирают тогда, когда дома стоит прокисшее молоко в холодильнике. У нас органы опеки вообще никакого отношения к домашнему насилию, по сути, не имеют. И когда говорят, что эта норма была введена для того, чтобы обезопасить детей, это просто неправда.

Семейный кодекс позволяет органам опеки на своё усмотрение решить, есть ли опасность для ребёнка или нет, и забрать их могут даже в тот же день. Вот к вам придут, что-то найдут, и всё — детей увезут. Несколько недель назад был такой чудовищный случай, когда у женщины забрали трёх приёмных детей из-за ушных капель красного цвета — потому что в саду решили, что надо проверить, не бьют ли в семье ребёнка. И опека забрала их «на проверку» из сада, даже не позвонив маме.

Так получается потому, что у опеки нет четких механизмов, как работать с подозрением на насилие. У них есть единственный механизм — проверить жилищные условия. И акт, который они составят, когда придут по звонку проверять квартиру, будет относиться к жилищным условиям, у них даже все бланки и нормы привязаны к тому, есть ли тараканы в доме или нет. На выявление насилия нет ни одного документа. Помимо этого, по существующим сегодня нормам, отнятого ребёнка постараются пристроить не к бабушке или друзьям, а отдать в детский дом. И, естественно, у людей часто возникает вопрос, если они видят, что в семьи за стенкой есть насилие: что сделать? Позвонить в опеку, где может оказаться неадекватный сотрудник, который завтра же заберёт ребёнка из-за ушных капель, или же как-то выйти на этих соседей, чтобы постараться им что-то донести?

Ты говорила, что существует информационная проблема. В чём она заключается?

Любое государство должно защищать своих граждан и предотвращать неправомерную жестокость. Сведения о том, что такое насилие, где оно начинается и как его остановить, должны преподноситься людям с детского сада, со школы. Но сейчас, когда у нашего государства есть монополия на информацию, наше общество не осведомлено о тех кризисных центрах, которые уже существуют (отдельная проблема, что их при этом категорически мало). Даже полицейские не знают, что через дорогу от их участка может быть точка, куда можно отправить пострадавших.

Сейчас в нашем центре «Насилию. нет» готовится новый проект, чтобы в каждом полицейском участке распределяли информацию о том, куда обращаться, чтобы в каждом отделении висели сведения о всероссийском телефоне помощи, о государственном кризисном центре. Если они сами не могут помочь людям, то хотя бы пусть отправят их к нам.

Более того, очень важно сообщить всем женщинам, которые попали в такую ситуацию, что они не виноваты и что они не одни — это может стать первым этапом для выхода из постоянного насилия.

Ещё этой осенью мы запускаем наш центр как открытое пространство, куда могут приходить все пострадавшие, где будут работать психологи, юристы и первые в Москве постоянные группы поддержки. Хочется верить, что со временем — через полгода, через год — мы сделаем так, чтобы это было сообщество женщин, которые будут делиться своим опытом, помогать и поддерживать друг друга уже без нашей помощи, но на нашей базе.

Ты лично сталкивалась с насилием?

С физическим — нет, но у меня была поразительная история, когда я решила, что хочу заниматься этой темой. Я начала читать правовые, психологические материалы на эту тему, и в этот момент у меня случился роман с хорошим человеком, который в итоге меня безумно психологически подавлял, это было первый раз, когда меня довели до психотерапии.

Вообще, далеко не всем нравится контролировать так, чтобы видеть кровь. Многим хватает ювелирного психологического издевательства, которое нужно, чтобы превозносить себя над партнёром, чувствовать себя лучше, достойнее, компенсировать свои комплексы.

Я была из тех хороших девочек, которых ему нравилось смешивать с дерьмом. А сначала я даже не могла понять, что происходит, потому что не привыкла к этому, со мной так не обращались ни дома, ни в других отношениях.

Мы ходили по кругу, по тому циклу. В какой-то момент я была очень зла, потом он извинялся, и я начинала говорить себе, что, наверное, я всё придумала. Там не было физического насилия. Но он занимался тотальным обесцениванием. Он мог сказать: «Ты, конечно, мудрая, но не умная». Или, помню, мы шли на какую-то свадьбу, я спускалась к нему по лестнице в вечернем платье, с укладкой, а он говорит: «Ну ладно, сейчас заедем домой, я переоденусь, а ты что-нибудь нормальное наденешь». Я спрашиваю: «Почему у тебя такой злой рот? Почему ты так разговариваешь?» На что получаю ответ: «Я же так просто веселюсь».

Когда мы о чем-то разговаривали, он мог часами гнуть свою линию, говорить, что я ничего не понимаю, мог довести меня до слёз, сказать, чтобы я пошла умылась, а потом посадить и начать что-то опять говорить.

Думаю, когда он меня встретил, он был уверен, что я для него идеальная, потому что он меня придумал сам себе в голове. У меня не было никакого шанса, никакой возможности отвечать тому образу, который он нарисовал для себя. А потом, столкнувшись с реальностью, он понял, что я не соответствую, и начал меня воспитывать, наказывать, высказывать своё недовольство. Он в какой-то степени тоже страдал, думая, что нашёл то, что ему надо, а этого нет.

Меня спасло то, что мои друзья стали говорить, что они меня не узнают. И вот я читала информацию про это, у меня была достойная поддержка вокруг, и всё равно я продержалась три месяца в этих отношениях. Мне хватило внутреннего стержня, чтобы послать его подальше, но и после расставания я по нему скучала.

Эти отношения были для меня подарком в какой-то степени. Если бы я во всё это не попала, если бы не почувствовала на своей шкуре этого механизма, то оценивала бы всё это по‑другому. И совершенно спокойно говорила бы до сих пор женщинам: «Уходи, почему же ты не уходишь?»

Если кого-то из твоих подруг сейчас будут избивать, ты вовлечешься, будешь помогать, а она будет снова и снова возвращаться к обидчику, ты найдешь в себе силы по‑новому отреагировать?

Однажды, давно, мне позвонила моя подруга и сказала, что у них с партнёром случилась потасовка, он на нее замахнулся или ударил. У меня был только один ответ — развод, о чём ещё говорить. Через какое-то время я вижу в «Инстаграме» фотографию их семьи, где всё идеально. Спрашиваю, что это значит, и подруга объясняет, что ей мама сказала, будто она сама виновата и сама довела до всего этого. Я тогда, конечно, удивилась и поняла, что больше туда не полезу.

Если мне сейчас такое скажут, то я уже буду отвечать и помогать со своей экспертизой. Теперь у меня есть юристы, психологи, есть убежище. Я думаю, что в такой ситуации я могу создать для женщины безопасное пространство, где её примут, и еще сказать, что я всегда на твоей стороне, как ты хочешь, так и будет, но знай, что я сделаю всё возможное, чтобы ты была в безопасности, чтобы ты это закончила тогда, когда будешь готова.

Хорошо, ты помогаешь такой женщине, но не вмешиваешься активно в её историю. Она ходит по этому кругу годами, но в какой-то момент ты понимаешь, что там насилие не только в отношении неё, но и в отношении детей. Как мы должны действовать здесь, можем ли мы позволить себе сказать: закончишь это, когда будешь готова?

Про не вмешиваться в историю: да, к пострадавшей я приставать не буду, но я скажу её мужчине, что вижу, какие он совершает преступления, и что приму меры, позвоню в полицию, если он не прекратит. Я буду апеллировать к нему, но не стану давить на женщину. И еще я скажу, что не буду скрывать от других, что происходит. В наш век публичности я могу, в конце концов, рассказать об этом в соцсетях — и об этом я его тоже предупрежу.

Насилие происходит ещё и по той причине, что люди проходят мимо, этого делать нельзя. Даже когда на улице при мне молодой человек в паре как-то агрессивно разговаривает и кричит, я всегда подхожу и обращаюсь к девушке: «Всё ли в порядке?» Она обычно с испуганными глазами отвечает, что всё хорошо, но мужчина видит, что что-то не так с его действиями, есть реакция, и ведет себя осторожнее.

Что касается детей, то, если я узнаю, что есть систематическое насилие в отношении детей, постараюсь поговорить с близкими, со специалистами и позвоню в полицию, если надо. Я понимаю все риски, и не всем это может понравиться, и детей могут забрать у родителей. Но я полагаю, что лучше пусть ребёнок будет не в своих стенах засыпать, но зато засыпать без страха.

Всероссийский бесплатный телефон доверия для женщин, подвергшихся домашнему насилию: 8 800 7000 600

Интервью: Наталья Родикова, Домашний Очаг

Расшифровка интервью: Люба Богданова