Мы уже давно подходим к концу, да все никак не подойдем. Но конец близок... как и зима.

Предыдущая серия - здесь:

http://www.spletnik.ru/blogs/govoryat_chto/159173_pod-znakom-n-marshal-ney-ch-13-posle-vaterloo

Итак, 3 августа 1815 года Мишель Ней арестован в замке Бессонье.

При аресте он не проявляет ни малейшей паники, практически сразу дает честное слово, что не будет предпринимать попыток к бегству - и этим избегает заключения в кандалы.

Когда один из офицеров, сопровождавших арестованного маршала, намекает ему, что не будет препятствовать побегу - тот возмущается: "Если бы я был свободен, то за это я бы вас расстрелял! Я же дал слово!".

Известие об аресте "предателя из Лон-ле-Сонье" летит в Париж.

Впоследствии маршал Мармон, герцог Рагузский, в своих мемуарах напишет, что он находился  подле короля, когда прибыло известие об аресте маршала Нея. "Людовик XVIII простонал вместе со мной и произнес, обращаясь ко мне: "Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству. Неблагоразумие и безрассудство в его поведении погубили его".

Огюст Мармон, герцог Рагузский... 

В общем-то неплохой король Людовик XVIII

Возможно, это было правдой. Людовик XVIII вовсе не был кровожаден, он был умеренным человеком, который - тем не менее - в тот момент понимал: после того, как он второй раз вернулся на престол, ему нельзя показывать колебаний и безжалостно расправиться со всеми "отчаянными бонапартистами". А Ней был в списке последних - № 1.

По свидетельству Мармона, все, кто окружал престарелого монарха, "хотели испить его (Нея) кровь, а так как они желали подать примеры, он должен был послужить этому. Никакой виновник не мог быть наказан с бoльшим правосудием, поскольку преступление было очевидным, и у правительства не было возможности смириться с мыслью, что действие маршала Нея заслуживает снисхождения". И далее добавляет: "Разумная политика требовала, быть может, спасти человека, овеянного славой и ускользнувшего в течение стольких лет от бессчисленных опасностей. Если бы его помиловали после осуждения, Бурбоны... оказались бы только сильнее, однако господствующая партия была неумолимой: она жаждала крови...".

Есть, правда, один нюанс, который лично меня заставляет усомниться в словах Мармона: сам он не только не сделал ничего, чтобы спасти своего приятеля Нея (отношения между ними всегда были очень хорошими), но - более того - сделал много такого, что Нея погубило. Но не буду спойлерить.
Пока же Нея отправляют в ратушу Орийака, где приготовили достойные его титула и звания аппартаменты, а так же где составляют опись имущества и документов, найденных при нем. 

Я решила привести список пожитков Мишеля Нея - интересно, как путешествовали в то время:

четыре пары чулок из волокна; 
двенадцать полотняных полотенец; 
шесть парусиновых сорочек; 
двенадцать батистовых сорочек, из которых шесть - с жабо; 
двадцать четыре белых носовых платка; 
шесть цветных платков; 
шесть белых жилетов; 
двенадцать фланелевых жилетов; 
четверо длинных фланелевых кальсон; 
двое коротких фланелевых кальсон; 
четыре пары шелковых чулок: две пары белые, две – черные; 
четыре пары шерстяных чулок; 
два костюма из сукна: один зеленый, другой – серый; 
два сюртука: один серый, другой – зеленый; 
венгерские панталоны, серые; 
два кюлота: черный и зеленый в полоску; 
две пары сапог, из которых одна – английские; 
одна пара башмаков и одна пара стоптанных башмаков; 
футляр, содержащий шесть бритв; 
мыльница серебрянная; 
щетка и мыло; 
один переносной письменный прибор, содержащий бумагу, перо и чернила; 
один кюлот из нанкина… и два длинных кюлота; 
четыре пары носков из хлопка; 
одна пара железных шпор, покрытых драгоценным металом; 
одна пара гетр из нанкина; 
длинные кальсоны из хлопка; 
небольшой шелковый мешок; 
портфель из красного сафьяна (содержит: бумаги, служебные записки и т.д., найденные в момент ареста); 
один паспорт с гербовой печатью на имя Фализе для отъезда в Новый Орлеан; 
одна пара ножниц и одна расческа; 
круглая шляпа; 
серая фуражка; 
две пары перчаток; 
одни подтяжки; 
эластичный пристегивающийся воротничок; 
колпак из черного шелка; 
записная книжка с карандашом (содержит различные деловые записи).

Деньги и драгоценности:
в наполеондорах золотом: две тысячи триста франков; 
карманные часы с боем «Breguetavec»; 
золотая цепочка с гербовой печатью; 
золотая табакерка.

"Широко жил партизан Боснюк" (с) - если кто понимает, о чём я.

Из Парижа срочно прибывает комиссар правительства. Его цель - конвоирование маршала в Париж. А это была задача из задач.

Во-первых, все боялись побега маршала. И хотя Ней твердо решил не унижать себя бегством - комиссару-то об этом не было известно.

Во-вторых, по настоянию нового военного министра Гувьона Сен-Сира, который был из "наполеоновских маршалов" Нея должны были конвоировать не полицейские, а военный эскорт - а ну как они, под влиянием славы Нея, откажутся его удерживать?

В-третьих, Нея надо было еще и защищать от особо ретивых приверженцев короля... Ведь набирал силу "белый террор": так 2 августа 1815 года, за день до ареста Нея, в Авиньоне толпа роялистов растерзала маршала Брюна...

Портрет Брюнна...

Это была трагическая история.

Брюн был не самым выдающимся маршалом. Он так-то вообще отличился в основном в революционных войнах, маршалом стал каким-то странным манером (не то, чтобы незаслуженно, но... впрочем Даву и Ней тоже стали маршалами без особых достижений к 1804 году - скорее за характер и перспективы, чем за уже совершенное). Однако в отличие от Даву и Нея Брюнн так особо себя не проявил в дальнейшем - хотя он храбро воевал в кампанию 1807 года, но Наполеон после того, как Брюнн чуть-чуть своевольно подписал акт капитуляции Швеции, отправил Брюнна в отставку. Как поговаривали - за республиканские взгляды... В итоге в отставке Брюнн был до 1814 года - его на службу вернул король Людовик. А в 1815 году Брюнн примкнул к Наполеону. И после поражения при Ватерлоо (в котором он не участвовал) он приказал своим войскам сложить оружие, сел в карету и поехал в Париж - держать ответ перед вернувшимся Людовиком...

Но в Авиньоне его узнали. Гостиницу, где он находился - окружила толпа. И кто-то крикнул, что Брюнн 20 лет назад участвовал в убийстве княгини де Ламбаль...

На самом деле - это неправда. Нет никаких свидетельств, подтверждающих, что Брюнн в этом участвовал. А ведь он сам мог бы похвастаться таким эпизодом биографии - в 1790-е подобная "заслуга" была бы в моде, сделала бы его популярным. Но ничто не подтверждает, что он когда-либо о таком говорил.

Лишь одно - он служил в военном эскорте, который конвент отрядил "на помощь" толпе "патриотов", которые в сентябре 1792 года несколько дней без суда и следствия убивали узников тюрем, но сам он в убийствах не участвовал - более того, все солдаты тогда были возмущены, что радикалы типа Дантона науськали толпу...

И тем не менее в этих нюансах никто не разбирался: ты был там, ты это видел, ты это не предотвратил, а значит - виновен.

Сначала Брюнн не придал значения крикам толпы, а потом было поздно. В дом ворвались особо ретивые негодяи и после короткой перепалки застрелили маршала,  его тело выкинули на улицу, поволокли по улицам, а потом кинули в реку. Говорят, его последние слова были: "Боже, пережить столько сражений и в итоге так погибать..."

Убийство Брюнна.

В общем, у королевского комиссара есть все основания опасаться и за жизнь Нея.

Однако Ней опять же спокоен как слон. И в этом спокойствии он будет пребывать до возвращения в Париж...

И это несмотря на то, что по дороге произошло немало нервных эпизодов. Например, в Невере Нея, сидевшего в карете у окна, опознают солдаты-вюртембюржцы. Всего за 3 года до этого вюртембюржцы составляли довольно значительную часть 3 корпуса, которым командовал Ней в России. Маршал не считал их приличными солдатами, а после перехода на сторону союзников - полагал откровенными предателями. Вюртембюржцам было известно мнение Нея о них... Словом, начинают по-немецки поносить Нея, а тот сидел слушал-слушал, а потом резко ответил им тоже по-немецки... уж по-немецки он ругался отлично, как-никак это был первый его язык))

Недалеко от Риома Ней встретится в генералом Эксельмансом, который пытается уговорить маршала сбежать из-под стражи, в чем он, Эксельманс, обещает его поддержать всеми силами. На настойчивые просьбы генерала Ней заявляет: "Нет, я же дал слово".

Дальше страдания конвоиров усугубляют, например, русские казаки, которых эскорт встретил по дороге - они хотят присоединиться к охране Нея и везти его в Париж... "Казалось, что арест Нея был делом не Франции, а всей Европы"...

Но Нею будто все равно. Он, как я думаю, устал уже метаться в разные стороны и хочет покончить со всем.

Тем временем в Париже семья Нея тоже узнает об его аресте. Не выдержав удара скоропостижно умирает тесть маршала, Пьер Огийе... Аглая, которая всю жизнь была защищена отцом и мужем от всей практической и деловой стороны жизни - остается совсем без поддержки...

Но она не теояется. Она начинает бомбардировать визитами и письмами всех тех, кто дружил с Неем и кто был ему хоть чем-то обязан.

Она пишет королю и добивается того, чтобы это письмо Людовику передали.

 "Сир, смиренная как супруга, отчаявшаяся как мать, я бросаюсь к ногам Вашего величества, чтобы умолять выслушать меня с добротой. Я вовсе не заблуждаюсь об охвативших меня несчастий, и я никогда не строила иллюзий по поводу неизбежных последствий поведения маршала Нея. Однако, сир, я не имею даже жалкого утешения, чтобы намереваться полностью оправдать отца моих детей. У меня остается, по крайней мере, уверенность, что если мне будет позволено ознакомить Ваше величество с подлинными причинами его заблуждений, я избавлю его, по крайней мере, от бесчестья всех упреков, которым он подвергся - такие как преднамеренность и вероломство».

Дальше она пишет королю о той роли, которую ее муж сыграл в отречении Наполеона в 1814 году, как он предотвратил гражданскую войну, способствовал восстановлению прав Бурбонов. Потом она уверяет, что он не участвовал ни в каких интригах бонапартистах, он удалился в свое имение Кудро, что для него (как и для нее) известие о высадке Наполеона было неожиданностью, что он искренне хотел бороться с Наполеоном... Что он от природы не способен на интриги, она бы увидела, что он скрывает что-то, но его природа такова, что он не способен что-то в себе таить, что он поехал навстречу Наполеону лишь с мыслью его остановить, что он перешел не на сторону Наполеона, а был увлечен войсками и защищал лишь Францию... Словом, она близка к правде, но акценты расставляет исключительно в пользу мужа.

Под нажимом Мармона Людовик даже дает мадам Ней короткую аудиенцию. "Мой долг - принять ее. Она может прийти, но это – бесполезно. Необходимо, чтобы справедливость восторжествовала".

"Король принял ее с добротой, - вспоминает Мармон, - однако не оставил никакой надежды, что удар, угрожающий ее супругу, будет отклонен". 

Узнав, что конвой Нея близок к Парижу - Аглая выезжает к нему на встречу. На одной из почтовых станций они встречаются. Она сообщает ему о смерти своего отца... Ней понимает, что его семья остается практически без опоры... На его глазах неожиданно увидели слезы: "Не удивляйтесь моим слезам, - сказал он охранявшему его офицеру. – Я теряю мужество, когда речь идет о моей жене и детях!"

19 августа 1815 года маршал Франции Мишель Ней привезен в Париж и заключен в тюрьму Консьержери. Это была тюрьма, пользовавшаяся во времена Террора 1792-1793 года славой наихудшей из всех парижских тюрем. Здесь сидели и убийца Марата Шарлотта Корде, и королева Мария-Антуанетта...

В этот момент в тюрьме уже находится граф Лаваллет, так же упомянутый в проскрипционных списках. Мы к нему еще вернемся.

Помещение Нея оказывается вполне комфортным, ему позволено под строгим наблюдением совершать утренние прогулки во внутреннем дворике тюрьмы...

Ней в тюрьме Консьержери.

В журнале заключенных тюрьмы о Нее остались следующие строки: возраст – 46 лет, рост – 173 см, волосы – светло-каштановые, брови – светлые, глаза – голубые, нос и рот – средние, подбородок – полный, лицо – удлиненное, цвет лица – светлый.

20 августа 1815 года префект полиции посетит тюрьму, чтобы допросить маршала. Ней соглашается отвечать на вопросы, но сразу заявляет, что не признает юрисдикцию полиции - его дело могла должна была разбирать лишь палата пэров... Так Ней впервые встает на гибельную почву, настаивая на суде пэров...

Допрос касается обстоятельств перехода Нея на сторону Наполеона: от кого он получал приказ двинуться на встречу бывшему императору, виделся ли он перед этим с королем и какова была в этом свидании роль военного министра Сульта (под Сульта тоже копали), каково было настроение войск, к которым прибыл Ней, что сообщили ему эмиссары Наполеона...
Ней говорит:  "Я много раз желал пустить себе пулю в лоб. Я не сделал этого, так как хотел оправдаться. Я знаю, что честные люди будут осуждать меня. Я сам себя осуждаю. Я совершил ошибку и упрекаю себя, но я не предатель. Меня увлекли за собой и обманули". 

В общем-то с самого начала задача следствия была простая - они хотели доказать, что Ней, выезжая из Парижа в марте 1815 года, уже замыслил измену. Но Ней это отрицал. Измена подразумевала умысел, но умысла-то у него не было...

21 августа 1815 года маршал Гувьон Сен-Сир, военный министр, создает специальный военный трибунал, который должен рассмотреть дело маршала Нея. Председателем этого суда был назначен маршал Монсей. Однако тот отказался председательствовать в трибунале и известил об этом военного министра. После того, как Сен-Сир отказался удовлетворить ходатайство Монсея, последний написал письмо королю, в котором изложил мотивы своего отказа. Это письмо было запрещено обнародовать, и было опубликовано позже только в американских газетах.

Почётный маршал Монсей.

"Я не вхожу, - пишет старый маршал, - в суть вопроса: виновен или невиновен маршал Ней. На ваше правосудие и справедливость судей ответит последующее поколение… Не пролилось ли французской крови достаточно? Наши несчастья – не были ли они слишком большими? Унижение Франции – не испытала ли она его в последнее время? И тогда, когда мы нуждаемся в том, чтобы набраться сил и возродиться, успокоиться и стать более умеренными, - нам предлагают, чтобы мы требовали гонений?.. Ах! Сир, если те, кто управляет вашими советами желали только благо для Вашего величества, они сказали бы ему, что никогда эшафот не создает друзей. Они верят, что смерть будет страшна для тех, кто пренебрегал ею столь часто? Союзники ли это, кто требует, чтобы Франция пожертвовала своими наиболее прославленными гражданами? Однако, сир, не существует ли опасности для вашей персоны и вашей династии, соглашаясь с ними на эту жертву? ...не забыли ли вы, что угождая им в занятии ваших крепостей, они по очереди отказывали вам в убежище в своих странах?.." 

Помните ли Вы о тех пушках, постоянно находящихся у ворот вашего дворца и направленных на ваше жилище?.. Можете ли Вы еще полагаться на великодушие ваших союзников? И именно при таких обстоятельствах я должен заседать в трибунале, в котором я, без сомнения, фигурировал бы в свою очередь не как судья, но как обвиняемый?.. Что, кинжалы, поразившие Брюна, Рамеля и таких же других, не сверкают перед моими глазами? И пошел бы я своим присутствием на санкционированое убийство?.. Останется ли моей несчастной родине чего-то более, чем тень существования, и мне придеться соединить свое имя с именами угнетателей? Трону Бурбонов угрожают его же союзники, и я буду разрушать его основание? Нет, сир, и вы сами же не осудите моего решения. Двадцать пять лет славных дел не могут быть лишены блеска в один день; мои волосы, поседевшие под шлемом, не станут на моем челе клеймом позора. 
Моя жизнь, мое состояние, все, что для меня дорого - принадлежит моей родине и моему королю; однако моя честь принадлежит мне, и никакая власть людей не может ее у меня отнять; и если я оставлю своим детям только свое имя в наследство, то оно, по крайней мере, не будет запятнано!.. 
Могу ли я высказаться за судьбу маршала Нея? Сир, позвольте мне спросить Ваше величество, где были все эти обвинители, когда Ней прошел по такому количеству полей битв? Они следовали за ним и обвиняли в течение двадцати пяти лет опасностей и дел? Ах! Если Россия и союзники не могут простить победителя при Москве, может ли Франция забыть героя Березины?.. Это на Березине, сир, во время этой злополучной катастрофы, Ней спас остатки армии; у меня там были родственники, друзья, наконец солдаты, которые любили своих командиров. И мне предлагают послать на смерть того, кому столько французов обязаны жизнью, столько семей – своим сыновьям и их родителям!.. 
Простите, сир, прямоту старого солдата, который был всегда далек от интриг и знал только свою профессию и свою родину. Полагаю, что тот же голос, который порицал войну с Испанией и с Россией, может также говорить языком правды лучшему из королей, отцу своих подданных. Не скрою, что при любом другом монархе мой демарш был бы опасен. Я также не могу скрыть, что этот шаг может вызвать ко мне ненависть придворных, однако, нисходя в могилу, я смогу, как один из наших известных предков, воскликнуть: «Потеряно все, кроме чести!.."

В общем-то уже очень пожилой и давно находящийся не у дел Монсей абсолютно прав: он призывал короля пощадить Нея для того, чтобы отстоять свое лицо в том числе и перед союзниками - суд и казнь Нея означали бы унижение французской армии и нарушение условий, на которых армия сложила оружие.

Но король не услышал старого маршала и отстранил Монсея от всех дел, подвергнув его трехмесячному тюремному заключению в форте Ам... Кстати, Монсей безропотно и самостоятельно отправился к месту заточения, но попасть туда не сумел - форт был занят пруссаками, которые не пустили Монсея в его тюрьму - поэтому Монсей остановился в гостинице поблизости и там просидел 3 месяца.

"Процесс над маршалом Неем, - пишет Вельшингер, - раскрывает перед нами много низости, однако он же оставил нам как утешение память о двух людях чести и мужества: Даву и Монсее".

Вообще, это был действительно знаменательный для Франции процесс. Недаром, практически во всех биографиях государственных деятелей того времени обязательно отражается то, каким образом, на чьей стороне человек выступал в этом процессе...

Пока Монсей отказывается и Сен-Сир формирует новый состав трибунала, Аглая Ней нашла своему мужа адвокатов - это были знаменитый тогда Дюпен и Беррье-отец, которые сформировал команду защиты, куда вошел так же Беррье-сын. К слову, многие в угоду роялистскому правительству осудили Беррье и Дюпена.

30 августа 1815 года новым председателем трибунала был назначен маршал Журдан. Он не отказался.

Журдан (у всех в руках маршальские жезлы - батоны).

Кстати, важно понимать, что и Монсей, и Журдан были уже "почетными маршалами", т.е. они к моменту присвоения им звания уже не командовали, "почетными маршалами" Наполеон назначил их за боевые заслуги в прошлом... Т.е. в принципе, эти люди уже достигли всего и карьеру не делали... Однако Монсей отказался, а Журдан - нет.

В состав трибунала вошли: маршал Журдан - председатель, маршалы Массена, Ожеро, Мортье, генерал Мезон, генерал Виллат, генерал Клаперед, Жуанвиль – королевский прокурор. Потом Мезон был заменен генералом Газаном.

Трибунал стал готовиться к заседанию. Формировался список свидетелей... Маршал Массена начал писать самоотвод - он утверждал, что у него с Неем личный конфликт с 1809 года и он не может быть беспристрастным судьей (хитрый итальянец Андре Массена нашел абсолютно легальный повод улизнуть от позорной обязанности - только Сен-Сир не принял самоотвод).

А власти тем временем после месяца строгого режима, было решено смягчить условия содержания Нея. Чаще всего маршал проводил время за игрой на флейте – его самом любимом инструменте. Удивительно, я столько написала про Нея (вон, даже перечень его кальсон привела), а по-моему ни разу не упомянула, что он прекрасно играл на флейте. Потому что на флейте играл Фридрих Великий, а значит - даже военному не стыдно. Плюс музыка роднила его с женой...

Лавалет, находившийся в Консьержери этажом ниже слышал игру Нея и позднее в своих мемуарах вспоминал: "Он неплохо играл на флейте и на протяжение нескольких дней он пользовался этим, чтобы очаровывать свою скуку... Он любил повторять один вальс, надолго оставшийся в моей памяти, и который я напевал во время моих вечерних мечтаний. Я не слышал его никогда. Единственный раз я вдруг услышал его в Баварии, во время сельских танцев на берегу озера Штамберг: перед моими глазами весело топали ногами по свежайшему газону молодые крестьянки; мелодия была приятной и навевала меланхолию. Звук флейты резко возвратил меня в Консьержери. Я имел возможность спастись, слезы выступили у меня на глазах, и я с горечью произнес имя несчастного маршала"...

Так же собираются с силами сторонники Нея. Маршал Даву, наплевав на последствия,изо всех сил старался спасти Нею жизнь и старается убедить своего товарища довериться военному трибуналу, а не суду пэров: "Никто, не сможет осудить такого человека. Никто, даже Рагуза!" (Рагуза - это Мармон, человек, имя которого стало синонимом предательства после перехода его корпуса на сторону союзников в марте 1814 года).

Однако Ней уверен, что военные его осудят. Он говорит своим адвокатам Дюпену и Беррье-старшему: "Да они прикончат меня, как кролика". И настаивал, что военный трибунал вообще не правомочен решать его судьбу - судьбу пэра Франции. 

В итоге военный трибунал состоялся.

Как это было? Эпически.

Ней входит в зал заседания в простом мундире без шитья, но с маршальскими эполетами и летной Почетного легиона через плечо. 

В зале заседания сидит вся военная элита Европы – принцы, герцоги, Маттерних, Милорадович (!!!), эрц-герцог Фердинанд – все те, с кем он встречался на поле боя, смотрели на него, теперь сидящего на скамье подсудимых.

На его лице не было видно ни малейшего волнения или сомнения.

Ней отвечает на обычные вопросы: имя, дата и место рождения, семейное положение, звание, титул...

После чего его спрашивают об имеющихся ходатайствах. 

Защита заявляет, что так-то Ней – пэр Франции. И судить его может лишь Палата пэров.

Ней поддерживает эту позицию.

Суд, состоящий из его бывших товарищей по оружию, удаляется на 15 минут и, вернувшись, признает себя некомпетентным – дело передается пэрам.

Всё!

Многие считали, что это ошибка. Военные люди, люди, которые не могли бы скинуть со счетов славу и героизм Нея, не рискнули бы его осудить – просто по той причине, что побоялись бы упреков в том, что вели себя как «прокуроры» и «крючкотворы». А в силу особого положения военных в ту эпоху, их кастовости, представлений о чести, о недопустимости мелочных придирок, личного понимания того, что такое «сила момента» - они бы старались вести себя максимально великодушно. Да хотя бы потому что могли опасаться обвинений в мести за имевшие место ранее разногласия и конфликты.

Через 6 месяцев умирающий Ожеро воскликнет: "Мы – предатели. – Мы должны были настоять на своем праве судить его, несмотря на него. По крайней мере, он выжил бы!.."

Маршал Ожеро - картежник, бретер, беглый лакей... легенда

Ламартин писал: "Из сдержанных рассуждений законоведов следовало не принимать данное судебное решение солдат против солдата и просить политического осуждения перед палатой пэров… Маршалы и генералы помнили о его подвигах, пэры же знали только о преступлении. Его судьба плыла между всеми наиболее пагубными советами: от угрызения совести к рецидиву, от глупости к слабости". 

Почему же сам Ней отказался от суда своих товарищей? Он верил, что роялистская палата его оправдает? Возможно, но… вряд ли. Он чересчур ценил свое положение и из гордости хотел лишь высшего суда страны? Так же возможно. Но вот мое  объяснение: он не хотел, чтобы дело превратилось в разбор военной стороны. Он не хотел, чтобы перетирали его поведение во главе войск и на поле боя – он дорожил своей славой и не хотел, чтобы кто-то давал ему оценки.

Итак – суд в Палате пэров. Он начнется через 2 месяца и продлится всего несколько дней.

В чем суть обвинений.

Если очень-очень кратко. Людовик XVIII сбежал из Парижа 20 марта. Т.е. он сам оставил свою столицу и покинул границы своего государства. И все, кто после 20 марта примкнули к Бонапарту –все, кто остался в Париже, вошли в его правительство, участвовали в боевых действиях – подлежали амнистии. Капитан сбежал с корабля – чего удивляться, что команда подчинилась новому капитану? Но… Ней-то перешел на сторону Наполеона еще 14 марта!

Как сказал Талейран: «В конце-концов, вопрос предательства – это всего лишь вопрос даты».

И все равно все отлично понимали, что вот только на основании «даты» осудить Нея – безумие и произвол.

Тем более, что имел место 2-й Мирный договор, который предусматривал амнистию для всех, кто перешел на сторону Наполеона.

Поэтому обвинители всячески старались доказать другую вещь – что Ней, принимая командование над армией и выезжая из Парижа, уже готовился перейти на сторону Наполеона. Более того, пытались доказать, что Ней чуть ли не готовил побег с Эльбы.

Этот процесс поразил многих.

Во-первых, как я уже писала, свидетелем защиты в пользу маршала выступил Даву. Его вечный недруг, его соперник, человек, с которым «Рыжий» постоянно конфликтовал, а уж в России прямо обвинял в разгроме своего корпуса. Но все забыто и теперь Даву, который и добился амнистии для всех, кто перешел на сторону Наполеона. Даву, который практически безупречен лично, - свидетельствует в пользу небезупречного и запутавшегося Нея. Он свидетельствует о том, что никакого  «сговора» с Наполеоном не было, и приводит в подтверждение всем известный факт: прохладные отношения между Наполеоном и Неем до Ватерлоо. Нея Наполеон вообще никак не «отблагодарил» - потому что не за что было благодарить.

Кроме того, Даву настаивает на том, что конвенция, на подписании которой он настоял - имела своей целью именно освободить всех воевавших на стороне Наполеона в 1815 году - а иначе вообще зачем она нужна?

Во-вторых, за Нея вступается предавший его Жомини (ныне – генерал российской службы). «Гений военной теории», швейцарец, который сделал карьеру благодаря Нею - и человек, который сам метался то туда, то сюда, переходил с одной стороны на другую. Жомини пишет Александру I и просит его лично вмешаться. Но Александр I находится в Вене и не особо занимается делом Нея – он просто не верит, что нужно серьезное вмешательство. О роли России в этом деле – чуть ниже.

В-третьих, поступают многочисленные ходатайства в защиту маршала со всех концов Европы. Самое знаменитое – от Марии-Луизы Австрийской, бывшей императрицы, 2-й жены Наполеона. Она уже живет с другим мужчиной (графом Нейппергом). Ей, вроде бы, должно быть все равно. Но она пишет Палате пэров в защиту Нея: "Ненависть и присутствие Бурбонов на французском троне совершенно невыносимы для французов, которые замечательно проявили себя, защищая свое прекрасное отечество. Неужели вы приговорите к смерти француза, который войдёт в историю, как человек, сотни раз рисковавший жизнью?"

Мари-Луиза и Наполеон в 1811-м году... Найдите Нея на картинке.

В-четвертых, единственный свидетель, однозначно свидетельствовавший против Нея – его бывший подчиненный, генерал Бурмон. Его позиция очень шаткая. Он был с Неем в момент объявления прокламации войскам. Ней дал ему возможность уйти. Как и всем остальным офицерам-роялистам. Но Бурмон в принципе достоверно свидетельствовал о том, что Ней принял решение один, никого не поставив в известность заранее (и тем самым подверг жизнь офицеров-роялистов опасности). Фактически, его свидетельство сводилось к тому, что «есть основания полагать», что Ней все-таки заранее готовился к измене.

Суть защиты Нея состояла в том, что он, в общем, признает, что оступился. Но при этом он не планировал измены.

В тогдашнем понимании измены – она подразумевала наличие заранее возникшего умысла.

Ней утверждал: "Я позволил себя увлечь и был обману", - скажет он. Он настаивал (и, в принципе, совершенно обоснованно), что не содействовал возвращению Наполеона с Эльбы  - это 100% правда, от этих обвинений отказались в итоге. Ней настаивал, что не планировал захватить армию в интересах Наполеона – это тоже была правда: Ней даже не был при дворе, когда пришло сообщение о высадке Наполеона, а поручение армии именно Нею было личным решением Людовика XVIII, который вообще-то мог бы доверить это Масене или военному министру Сульту, но Нея Людовик выбрал вполне обоснованно, т.к. Ней неизменно демонстрировал лояльность ему весь краткий период 1-й Реставрации.

Он так же сошлется на то, что в письме, которое ему прислал Наполеон в ночь накануне перехода – было сказано не только о том, что он его примет «как на следующий день после битвы на Москве-реке», но и о том, что Австрия уже заверила в нейтралитете и не будет вмешиваться. Т.е. Наполеон обманул его в том, что касалось международной ситуации.

Однако это письмо не сохранилось – Аглая Ней сожгла его и несколько других писем после отъезда Нея.

Но самый главный аргумент Нея – такой. Он вполне справедливо утверждал, что войска не пошли бы против Наполеона (это чистая правда, до Лон-ле-Сонье Наполеон дошел без единственного выстрела, вспомним опять легендарную историю про встречу с 5-м корпусом), а значит, он, Ней, не мог «идти против французов».

Т.е. он говорил, что он изменил королю, но не изменил Нации… И если при Старом порядке – эти слова были бы курам на смех («Государство – это я» - говорил один известный французский король, а значит нельзя изменить королю, не изменив государству), то после Революции – все было не так однозначно. Слова «я изменил королю, но не изменил Франции» - уже не пустой звук.

Его, Нея, адвокаты приводят в пример величайших французских полководцев – Великого Конде и Тюренна. Оба они в свое время тупо переходили на сторону противника и поднимали оружие против французов.

Ней этого не сделал. Он воевал только с иностранными противниками. Людовик XVIII, отправляя Нея на встречу Наполеону, напутствовал его: «Главное – не допустить гражданской войны!». И ведь Ней ействительно – не допустил гражданской войны и развала армии на 2 лагеря: роялистский и бонапартистский. Авторитета Нея было бы достаточно, чтобы, реши он отстаивать сторону Бурбонов, в Ло-ле-Сонье случилась бы бойня между людьми, поддержавшими бы Нея, и теми, кто однозначно был за Наполеона.

Вообще, когда я читала материалы о суде над Неем – все было вполне очевидно.

Это действительно была измена королю, но не имена Отечеству.

И, конечно, это должно было быть наказано.

Но явно не смертной казнью.

Следует заметить, что адвокаты еще попытались доказать, что Ней – уроженец Саарлуи, т.е. территории, которая после падения Наполеона отошла к Пруссии. И поэтому он не может считаться изменившим Франции - ведь он теперь подданный другого государства. На это уже возмутился сам Ней: "Я француз и умру французом".

Голосование по Нею шло в условиях беспрецедентного давления на Палату пэров. И возглавлял это давление – премьер-министр Франции, вернувшийся из России после почти 20 лет, проведенных там… дюк Ришелье. Тот самый – один из отцов-основателей Одессы.

Он еще до процесса выступил в Палате с речью, в которой требовал именно суждения Нея. Даже вполне понимающие «правила игры» пэры были возмущены: Ришелье говорил так, будто все уже было решено за них и суд – формальность.

Позже выяснится, что Ришелье так же «по старой памяти» писал то ли просто письма, то ли прямо таки «отчеты» Александру I в Вену, в которых убеждает царя в том, что дело Нея безнадежно, доказано, что он виновен, что он заранее планировал измену и Франция справедливо желает его наказать.

Кроме того, против Нея активно были настроены англичане, которые во 2-ю Реставрацию заняли Париж с куда меньшей деликатностью, чем русские 1,5 года назад. Веллингтон говорил о казни Нея как о решенном деле. Его великодушие могло бы сыграть в этом деле ключевую роль – но сэр Артур Уэлсли в момент своей наивысшей славы не проявил себя великодушным человеком. Была куча скандальных эпизодов во время пребывания Веллингтона во Франции – англичане вывозили предметы искусства с такой наглостью, что даже Людовик XVIII, отлично осознававший, что корону ему вернул именно Веллингтон, был вынужден передать возмущенную ноту британскому правительство. Так же англичане наделали огромное количество долгов (именно военные) – и уехали, не покрыв их.

...баловень судьбы и мелочный типок Веллингтон.

А так же была общая роялистская истерия. Как я писала выше – маршала Брюна вообще растерзали на улице. Особо отличались роялистки-аристократки: в моду вошли серьги, напоминавшие формой гильотину. Ей-богу, вот примерно такие.

Это на самом деле было наследие Террора. Тогда такие серьги выглядели так.

Мадам Рекамье (та самая) писала своему сыну: "Я, как и ты, в гневе против этих женщин… Я хотела бы убедить этих женщин, что злобные страсти искажают многое. По правде говоря, мой друг, любовь их вылечила бы намного лучше, но страсть ради страсти, ненависть наверняка приведет их в ад". 

Аглая Ней боролась за своего мужа до конца. Ей позволили посещать его и приносить домашнюю еду - но с тем условием, чтобы она пробовала ее при охране (боялись, что Ней покончит с собой и близкие ему помогут). Нею даже разрешили свидание с детьми. И несколько вечеров он провел вместе со своими мальчиками, младшему из которых было 3,5, а старшему уже 13...

Тем временем, суд шел и становилось ясно, что королевское правосудие не собирается признавать конвенцию от 3 июля 1815 года.

Я напомню 2 пункта этой Конвенции,  которые обеспечили бы жизнь Нею.

"12. Люди и индивидуальная собственность будут уважаться. Жители и вообще все индивидумы, находящиеся в городе, продолжат пользоваться своими правами и свободами, не будучи преследуемы за их должности, которые занимают или занимали, или за их поведение и политические убеждения".

"15. Если неожиданно появятся затруднения в выполнении некоторых из статей настоящей Конвенции, их интерпретировать в пользу французской армии и города Парижа".

Однако королевское правосудие нашло лазейку, чтобы не соблюдать эту Конвенцию. И вот какую: Конвенция была подписана Даву и главнокомандующими союзников, но не королем Людовиком! И таким образом Людовик XVIII не обязан соблюдать документ, благодаря которому вернул себе трон...

У вас тоже появилось чувство, что Колчака убьют?

Продолжение - будет.