В 1929 году, в Москве завершился процесс по делу конспиративного общества "Кабуки", объединявшего руководящих работников—любителей коллективного пьянства и разврата. Одновременно подобные "гнойники" рьяно ликвидировали в аппаратах управления по всей стране.

«ОТВЕТСТВЕННЫЙ ТОВАРИЩ ТАНЦЕВАЛ НА КРЫШЕ»

Как свидетельствовала судебная практика 1920-х годов, в Стране Советов существовал разврат, не связанный с должностными преступлениями, но не существовало хищений и преступлений по должности, не сопровождавшихся пьянством и развратом. Об этом с сарказмом рассказывали в   «Золотом теленке» Илья Ильф и Евгений Петров, описывая злоключения первопроходца автомобильного дела в городе Арбатове Адама Козлевича:

«Все шло совсем не так, как предполагал Адам Казимирович. По ночам он носился с зажженными фарами мимо окрестных рощ, слыша позади себя пьяную возню и вопли пассажиров, а днем, одурев от бессонницы, сидел у следователей и давал свидетельские показания. Арбатовцы прожигали свою жизнь почему-то на деньги, принадлежавшие государству, обществу и кооперации. И Козлевич против своей воли снова погрузился в пучину уголовного кодекса, в мир главы третьей, назидательно говорящей о должностных преступлениях».

Примерно об этом же говорилось и в описаниях многочисленных громких дел, расследовавшихся в ходе кампании по борьбе с   «гнездами разврата и хищений», которая проводилась в СССР в 1929 году.

К примеру, члены общества   «Кабуки», созданного в Москве профсоюзными чиновниками из Союза строителей, практически ежедневно собирались в пивной   «Тетя», затем переходили в следующую, потом еще в одну, забредали в ресторан и заканчивали отдых, судя по их показаниям, довольно однообразно:   «В два часа ночи вышли из   „Праги“, захватили проституток, наняли автомобиль и поехали в губотдел». В связи с отсутствием жилья завершающую часть ночи профсоюзные аппаратчики проводили с девушками прямо в рабочих кабинетах. Днем кое-как работали, а вечером, позаимствовав деньги из профсоюзной кассы, начинали новый поход с посещения   «Тети». Там же они написали и устав своего общества, основные положения которого гласили:

«Общество существует на основе строгой дисциплины и конспирации… Общество создается на платформе общего пьянства и свободной любви… Члены общества оказывают… содействие друг другу в передаче из рук в руки женщин. Членами являются только лица, имеющие в этом отношении боевой стаж».

Похожая картина наблюдалась и в   «Смоленском гнойнике», как именовали прокуроры, а вслед за ними газеты, обширную группу советских работников Смоленской губернии, главой которой считался Е. И. Дзяворук, с 1924 года служивший секретарем Смоленского губернского исполкома. Из-за постоянной смены первых лиц губернии, он, как считало следствие, сосредоточил все управление ею в своих руках. А расхищением государственных средств и имущества занимался в тесной компании собутыльников. Дом Дзяворука в округе называли   «Пей до дна»: хоровое исполнение именно этого припева величальной песни постоянно доносилось из его окон. Хищениям и пьянству, как водится, сопутствовал разврат. В деле говорилось, что во время одного из загулов   «ответственный товарищ танцевал на крыше экзотический танец с проституткой».

"Кабуки" в зале суда.

В Астрахани, как выяснилось в 1929 году в ходе расследования серии уголовных дел о хищении и взятках («Астраханское дело»), руководящие товарищи пошли еще дальше: они организовали постоянно действующее место встреч в квартире большевички Алексеевой.

«Дело Алексеевой,— писал глава партийной комиссии по обследованию астраханской парторганизации Л. Любарский,— наиболее омерзительная страница астраханского разложения. В течение шести лет на квартире Алексеевой систематически устраивались пьяные оргии, в которых участвовало около 45 членов партии, в большинстве ответственных работников. Не только видные хозяйственники, но и партийные работники вроде бывшего члена партколлегии Никитина были организаторами и участниками гнусных оргий в алексеевском притоне. Оргии принимали исключительно безобразный характер, участники их порой совершенно утрачивали всякие общественные нормы и человеческий облик. Нередко в алексеевском притоне члены партии встречались с нэпманами. Во время попоек всякого рода торговцы, не терявшие твердой памяти, обделывали свои   „дела“, подкупая кого следует приношениями и угощениями. Многие не скрывали своих   „подвигов“, круговая порука была достаточно солидной, была полная уверенность в том, что   „товарищи“ не выдадут. Тем более что среди участников алексеевских   „празднеств“ был один из членов партколлегии, два следователя и несколько второстепенных партийных работников. Несколько раз об Алексеевой возникали дела в контрольной комиссии, из них одно в 1928 году. Однако, несмотря на достаточную очевидность ее виновности, благодаря заинтересованности   „соратников“ дело просто смазали»
 

(на фото — подсудимые по «Астраханскому делу»).

Ничего странного в долгом уходе от ответственности не было. Руководящие работники всех уровней позволяли себе алкоголь и женщин прежде всего потому, что тот же вид отдыха предпочитали и самые высокопоставленные партийные и советские чиновники. Идеолог и организатор таких мероприятий, главный хозяйственник Кремля секретарь ЦИК СССР Авель Енукидзе, как считали современники, утратил все понятия о границах дозволенного. Входившая в семейный круг Сталина Мария Сванидзе писала в дневнике 28 июня 1935 года:

«Авель, несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя: ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем. Девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам, более неустойчивым морально. В учреждение набирался штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтобы оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем: шел широко навстречу мужу, бросавшему семью, детей, или просто сводил мужа с ненужной ему балериной, машинисткой и пр. Чтоб не быть слишком на виду у партии, окружал себя беспартийными (аппарат, секретарши, друзья и знакомые — из театрального мира)».

Из-за такого состояния нравов, во время кампании по искоренению гнойников 1929 года разврат рассматривался лишь как обстоятельство, отягчающее хищения. А тем, кого судить было больше не за что, за участие в оргиях, приводившее к дискредитации органов советской власти, давали максимум три года. Однако все резко изменилось в 1935 году.

Немногим комсомолкам, спортсменкам и просто красавицам удалось пронести девичью честь мимо Авеля Енукидзе (в центре отдает честь).

ВСЕМ ЕГО ПОХОЖДЕНИЯМ СОПУТСТВОВАЛИ РАЗГУЛ И ПЬЯНЫЕ ОРГИИ»

Весной 1935 года завершилось следствие по   «Кремлевскому делу», в ходе которого значительное количество сотрудников Кремля (в основном технических, но не только) обвинили в контрреволюционном заговоре с целью убийства Сталина и других руководителей СССР. Енукидзе поставили в вину то, что при его попустительстве потенциальные террористы проникли на работу в Кремль.

«Многие из участников, и в особенности участниц, кремлевских террористических групп,— говорилось в сообщении Политбюро членам ЦК ВКП(б),— пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал. Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность и проявившего несвойственную коммунистам тягу к бывшим людям. Однако тов. Енукидзе несет за все это политическую ответственность, поскольку он в подборе работников руководствовался соображениями, не связанными с интересами дела, тем самым способствовал проникновению в Кремль враждебных Советской власти террористических элементов. Вина тов. Енукидзе усугубляется тем, что он передоверил своему личному секретарю, беспартийной, ныне арестованной Минервиной, направление на квартиры членов Политбюро в их личные библиотеки сотрудниц правительственной библиотеки, среди которых оказались террористки. При обсуждении вопроса о перемещении тов. Енукидзе приведенные данные о деятельности названных террористических групп не были известны, ввиду чего и было принято указанное выше сравнительно мягкое решение ЦК ВКП(б) в отношении тов. Енукидзе. В связи с этими новыми выявившимися материалами ЦК ВКП(б) считает необходимым обсудить на ближайшем Пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)».

Но Пленум не ограничился выводом Енукидзе из состава ЦК и 7 июня 1935 года постановил:   «За политическое и бытовое разложение бывшего секретаря ЦИК тов. А. Енукидзе вывести его из состава ЦК ВКП(б) и исключить из рядов ВКП(б)». Прокуратура СССР и ее глава Андрей Вышинский восприняли это решение как руководство к действию и начали немедленно возбуждать дела против руководителей, о моральном разложении которых было давно и хорошо известно. Уже 22 июня 1935 года прокурор Союза докладывал Сталину:

«Прокуратурой Союза закончено следствие по делу б. управляющего Московской конторой   „Интуриста“ Месхи (он же Галустов, он же Галустянц) Сергея Георгиевича, члена ВКП(б) с 1907 года… Расследованием установлено, что Месхи вводил в заблуждение партийные и советские организации, представив ряд вымышленных данных о своей партийной и советской работе и скрыв компрометирующие его моменты своего прошлого. Так, он выдавал себя за члена ВКП(б) с 1907 года, вступившего якобы в партию в г. Гори, в то время, как в действительности в этой организации не состоял и вообще до 1917 года в партии не был. В 1916–1917 годах Месхи служил чиновником в Земгоре (созданный в Первую мировую войну Главный комитет по снабжению русской армии.—   „Власть“) в Тифлисе и был вынужден скрыться оттуда в связи с присвоением казенных денег, причем, по данным следствия, похитил документы шофера Земгора Сергея Месхи, фамилию которого и носит с тех пор. В 1918 году Месхи заведовал столовой в Бакинском Ревкоме, а в своей биографии, представленной в ЦК ВКП(б), писал, что якобы был членом этого Ревкома и называл себя всюду   „27-м Бакинским Комиссаром“. В 1919 году в Астрахани Месхи, используя свое партийное положение, оговорил беспартийного врача Мыкртычана в контрреволюции и добился его ареста, после чего вкрался в доверие к жене Мыкртычана, оставшейся без средств, и склонил ее к сожительству. В связи с этим, когда невиновность Мыкртычана выяснилась, Месхи был из партии исключен. Однако в дальнейшем ему удалось восстановиться в партии, и с того времени он занимал ряд ответственных постов в различных хозяйственных организациях».

Однако за подчистки в биографии тогда исключали из партии, снимали с работы, но еще не судили. Так что главным обвинением для Месхи стало злоупотребление служебным положением в половых целях:

«Следствием установлено, что Месхи использовал свое служебное положение, как средство для широкого и развратного образа жизни и систематически понуждал целый ряд подчиненных ему сотрудниц к сожительству, пользуясь их материальной и служебной от него зависимостью. Кроме того, Месхи принимал на работу во вверенные ему учреждения(„Главметиз“, затем   „Интурист“) именно тех женщин, которые предварительно соглашались с ним сожительствовать».

Как писали в июле 1935 года газеты, для пополнения гарема Месхи использовал отработанные приемы:

«Расследованием установлена определенная система в этого рода преступлениях Месхи, применявшего самые разнообразные методы принуждения. Нередко он практиковал, например, создание привилегированных условий (дополнительные спецпайки) для подчиненных, повышал заработную плату, выдавал премиальные. В иных случаях Месхи обманом завлекал к себе подчиненных ему женщин и применял физическое насилие. Так было в московском отделении   „Интуриста“, так было и в Метизобъединении, где раньше работал Месхи. Всем его похождениям сопутствовали разгул и пьяные оргии, еженощно происходившие у него на квартире».

Общее число потерпевших, как считалось, доходило до трех сотен, но далеко не все согласились давать показания в Верховном суде РСФСР. Да и самому суду затягивать процесс не имело смысла: дело было показательным, срок, как и указали сверху, дали значительный. И все же к Месхи отнеслись достаточно мягко. Судя по сохранившимся воспоминаниям, в лагере он неплохо устроился по хозяйственной части — занимался выдачей заключенным посылок. Другому любителю эротических похождений, творчески относящемуся к своей биографии, повезло значительно меньше.

Под флагом "Интуриста" несколько лет процветала индустрия наслаждений его руководителя.

«БРАЛ, РАСТЛЕВАЛ ИХ И ВОЗВРАЩАЛ ОБРАТНО»

«Прокуратурой Союза,— докладывал в июле 1935 года Вышинский,— закончено следствие по делу афериста Гунько-Горкуна Бориса Павловича (он же Александр Георгиевич). Следствием установлено, что Гунько-Горкун сфабриковал себе подложный партийный билет и ряд других документов, выдавал себя за члена партии с 1907 года и в разных пунктах СССР получал как   „старый большевик“ и   „герой гражданской войны“ крупные пособия, различного рода вспомоществования, направления и путевки в санатории и т. п.».

Жизнь и приключения этого афериста кажутся невероятными даже для сумбурных 1920-х, и уж тем более для стерильных 1930-х годов:

«Несмотря на то что в период времени с 1920 по 1927 год Гунько-Горкун неоднократно привлекался органами следствия к уголовной ответственности за различные аферы, ему удавалось скрываться и при помощи фабрикуемых подложных документов снова выдавать себя за   „старого большевика“ и   „героя гражданской войны“. 31 августа 1926 года Гунько-Горкуну удалось даже получить персональную пенсию. Кроме того, Гунько-Горкун получал в целом ряде учреждений авансы   „в счет пенсии“, причем в своих заявлениях в эти учреждения Гунько-Горкун сообщал, что он бывший секретарь т. Ленина; член коллегии ВЧК и т. п. 17 декабря 1926 года постановлением Коллегии ОГПУ Гунько-Горкун, симулировавший, как оказалось впоследствии, психическое заболевание, был помещен в психиатрическую лечебницу, откуда бежал в феврале 1927 года и снова продолжал заниматься аферами. В 1927 году он устроился на работу во Всесоюзный Металлургический Синдикат, получил аванс на командировку в сумме 837 рублей и скрылся. 9 сентября 1927 года был задержан в Киеве и вновь помещен в психиатрическую лечебницу для лечения. Будучи впоследствии постановлением коллегии ОГПУ приговорен к трем годам концлагеря, Гунько-Горкун снова бежал и скрылся. В августе 1929 года Гунько-Горкун поступил на работу на Новощуровский цементный завод в качестве начальника работ, где присвоил 1500 рублей и скрылся. В марте 1931 года Гунько-Горкун поступил на строительство завода   „Электросталь“ в Крыму, где присвоил себе около 2000 рублей и опять скрылся. В 1932 году Гунько-Горкун на основании представленных им подложных документов добился в Харькове пожизненного закрепления за ним квартиры с обстановкой и представления ВУЦИКа о награждении его орденом Красного Знамени. Полученную квартиру он продал за 4000 рублей. На протяжении 1933–1934 годов Гунько-Горкун неоднократно получал обманным путем путевки в санатории и дома отдыха и денежные пособия от разных организаций в Москве, Туапсе, Астрахани, Сочи и других городах. В конце 1933 года он был назначен главным инженером Новосибирского Энергокомбината, в феврале 1934 года начальником   „Byзостроя“ в Свердловске, в мае, 1934 года — районным инженером Касимовского района и т. д. и т. п.».

Но и это не было самым удивительным. Местные власти везде и всюду потакали   «секретарю Ленина» и   «старому чекисту» в удовлетворении его страсти к малолетним девочкам.

«В течение всех этих лет,— писал прокурор Союза,— разъезжая по разным городам Советского Союза, Гунько-Горкун неоднократно брал малолетних девочек из детских домов, под видом воспитания их, растлевал их и возвращал обратно в детские дома. Так, в 1927 году он взял в Новороссийском детдоме 10-летнюю Елену Исаеву, которую в 1929 году растлил. В 1932 году таким путем взял из детдомов и растлил 14-летнюю девочку Настю и 12-летнюю девочку-татарку Абибе. В 1934 году взял из Оренбургского детдома 14-летнюю Нину Ганцеву, которую в том же году растлил и т. д. и т. п. В своих показаниях Гунько-Горкун признал факты растления малолетних и свои авантюристические похождения».

Никаких смягчающих обстоятельств в деле Гунько-Горкуна прокуратура не нашла, и поэтому Вышинский предлагал:

«Произведенной судебно-психиатрической экспертизой Гунько-Горкун признан вменяемым. Дело по обвинению Гунько-Горкуна по закону от 7.VIII-1932 г. и ст.154 УК РСФСР направлено мною для рассмотрения в закрытом заседании Спецколлегии Верховного Суда РСФСР. Прокурору дано указание настаивать на применении к Гунько-Горкуну расстрела».

Имеющиеся в деле материалы свидетельствуют о том, что организация имеет контрреволюционный характер, преследует цели морального разложения трудящихся и срыв культурнопросветительных мероприятий партии и советской власти.

Несмотря на внешний аскетизм, детские дома неизменно притягивали ценителей легких удовольствий.

«ВЫДАВАЛ НАРЯДЫ НА ПОКРЫТИЕ МЕСТНЫХ ДЕВУШЕК»

Развратников, пригодных для образцово-показательного наказания, искали и находили не только в столице или крупных городах. В ходе той же кампании прокуратура исправила ошибку НКВД и добилась суровой кары для чиновников из райцентра Уват тогда Омской, а ныне Тюменской области.

История эта, как докладывал в сентябре 1935 года неутомимый Вышинский, начиналась с простой проверки Уватского Райзо — районного земельного отдела:

«Уватским Райотделением НКВД в июле месяце с. г. было возбуждено уголовное дело против агронома Уватского Райзо Комарова П. Ф. Комаров обвинялся в том, что не оказывал содействия колхозам по проращиванию и сортировке семян, вследствие чего в колхозах, использовавших недоброкачественный семенной материал, всхожесть была значительно ниже установленного процента».

За это преступление агронома приговорили к двум годам заключения. Но правильно сориентированная из Москвы прокуратура области нашла в материалах дела разврат и контрреволюцию:

«По ходу следствия,— писал Вышинский,— допросом Комарова установлено, что в с. Уват, задолго до момента возбуждения дела о Комарове, существовала организация, называвшаяся   „Блядоходом“. В состав ее входили: бывший агроном Райзо Кочарин —   „директор ЦК Б…хода“, инспектор Райфо Захаров —   „заместитель директора“, работник ЗАГСа Игловников —   „инструктор“, агроном Комаров —   „секретарь“ организации. Всего в эту организацию, по показаниям Комарова, входило 8 человек. Участники организации ставили своей задачей втягивание возможно большего числа женщин в половую связь».Уватские искатели романтических приключений имели твердое задание по распространению неприличных болезней (на фото — кожно-венерологический диспансер).

По сути,   «Блядоход» оказался копией общества   «Кабуки», о деятельности которого в 1929 году много писали газеты по всей стране. Разница заключалась лишь в использовании партийной лексики, да имитацией ведения развратного дела на социалистической плановой основе, что позволило прокурорам усмотреть в уватском разврате контрреволюционные черты:

«Намечались задания — сколько каждый член организации должен использовать женщин, сколько женщин должны быть подверженными заражению венерическими болезнями и паразитами (лобковой вошью). Деятельность организации проводилась по выработанному письменному   „плану“. Существовала даже   „смета расходов“, связанных с осуществлением вышеперечисленных целей организации, и велась своеобразная отчетность. При обыске у   „секретаря“ организации Комарова, была обнаружена   „объяснительная записка“ на имя   „директора ЦК“ Кочарина,   „план деятельности“ организации и   „смета расходов“ на 1935 год. Имеющиеся в деле материалы и документы, бесспорно, свидетельствуют о том, что названная организация имеет контрреволюционный характер, преследует цели морального разложения трудящихся и срыв культурно-просветительных мероприятий партии и советской власти. Несмотря на это, начальник Уватского райотделения НКВД Сливанов не придал настоящему делу политического значения, расценил факт существования названной организаций лишь как дискредитацию органов Райзо и не только не привлек к ответственности, но даже не допросил участников организации, за исключением привлеченного по делу о халатности в Райзо Комарова… Прокурор Омской области опротестовал приговор Уватского Нарсуда по этому делу, потребовал его отмены и направил дело на доследование по признакам ст.ст.58–10 и 58–11 УК, с привлечением к уголовной ответственности всех членов к-р. организации   „Б…ход“».

В сентябре 1935 года всех членов организации арестовали, а в январе 1936 года судили. На процессе выяснилось, что членам организации ЦК   «Блядоход»   «выдавал наряды на покрытие местных девушек и женщин», и много других занимавших публику подробностей. В итоге руководители ЦК получили по десять лет, а рядовые члены организации — меньшие сроки.

Уже в 1936 году у антиразвратной кампании появилась тенденция к расширению. Граждане стали все больше и больше обращаться в прокуратуру с заявлениями о разврате ответственных и прочих известных лиц. В Прокуратуру Союза поступило заявление о том, что солист Большого театра растлевает несовершеннолетних девушек. А один крупный руководящий работник сообщил, что еще более крупный, отчим его 12-летней дочери, растлил ее несколько лет назад. И, как установила прокуратура,   «живет с ней половой жизнью, применяя самые извращенные виды половых сношений».

Дело могло зайти слишком далеко: страна могла лишиться ценных кадров, а партия и правительство утратить престиж. Так что скандальные дела начали либо тихо спускать на тормозах, либо в крайнем случае рассматривать в обстановке повышенной секретности. Ведь самое главное было уже сделано. Иллюзию всеобщего равенства перед законом народу продемонстрировали, зарвавшихся аппаратчиков припугнули. Так что можно было спокойно продолжать строительство вертикали власти, а репрессивной машине дать небольшой отдых — до начала следующей кампании...

Источник istpravda.ру