Вспомним о прекрасной любви мамы и папы Ксении Собчак. Все-таки нам на Сплетнике она уже не чужой человек)) А некоторые уже наверное и не помнят, кто и чем славны сии достойные люди.

Интервью Людмилы Борисовны откуда-то с просторов интернета..

Вдова Собчака Людмила Нарусова знает если не больше всех, то уж точно больше многих, а что не знает, то, несомненно, на каком-то подсознательном или интуитивном уровне чувствует — не как экс-член Совета Федерации России и глава фонда имени своего мужа, а как любящая женщина, потерявшая любимого человека. Жаль только, Людмила Борисовна озвучить может далеко не все — по вполне понятным причинам. 

Покойного Ана­то­лия Алек­санд­ровича Нарусова сравнивает с горьковским Дан­ко, который не пожалел своего сердца, чтобы осветить дорогу другим. Такие Данко в политической истории России были и до, и во время, и после Собчака — Старовойтова, Политковская, Новодворская, Немцов: и каждый из них — красноречивый пример того, что жуткие жернова советской системы, пе­ремалывающие тех, кто выше, умнее и честнее, все еще работают, и неизвестно, сколько еще жертв понадобится, прежде чем мы (речь не только о россиянах, но и о других постсоветских странах) найдем в себе силы и мужество измениться и остановить их раз и навсегда.

Людмила Нарусова, конец 70-х

Людмила и Анатолий, 1980 год. «С самого начала он мне только как высокоморальный человек по душе пришелся, который помочь может»

Людмила Нарусова, Анатолий Собчак, Алла Пугачева и Филипп Киркоров, начало 90-х

Анатолий Собчак в детстве

«СОБЧАК НА МЕНЯ КАК НА СОВЕРШЕННО БЕЗЗАЩИТНОЕ, ПОСТОЯННО ПЛАЧУЩЕЕ СУЩЕСТВО СМОТРЕЛ, Я ТОЖЕ ОТ НЕГО ТОЛЬКО ЮРИДИЧЕСКОГО СОВЕТА ЖДАЛА...»

— Вы в Ленинградском государст­вен­ном университете имени Жданова работали...

— Да: сначала университет, потом аспирантуру в Ленинградском отделении Инс­титута истории Академии наук окончила — и преподавала.

— Что именно?

— Древнюю русскую историю — до ХХ века. «Откуда есть пошла Земля Русская, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская Земля стала есть», как «По­весть временных лет» гласит.

— Как же с Анатолием Александровичем Собчаком вы познакомились?

— Вы знаете, тоже странно-мистическая история. Замуж еще в студенческие годы я выскочила — как это часто бывает, по молодости и глупос­ти. Тогда пожить, при­смотреться к друг другу не принято было — все сразу серь­езно долж­но быть и со штампом, поэтому замуж вышла, когда влюбилась...

— Хороший хоть парень был?

— Ну, мне тогда казалось, что да, а потом оказалось, что мы совершенно разные, и разводиться уже в аспирантуре пришлось. Как-то трудно все происходило, много всяких формальностей, мне квалифицированная юри­­дическая помощь понадобилась, и мой научный руководитель, замечательный ученый Данилин, посоветовал: «Знаешь, на юридическом факультете доцент Собчак есть — сходи к нему: он мой товарищ, он поможет». Я удивилась: «Как он может мне помочь, если Горенш­тейн, самый крупный адвокат Ленинграда по жилищному праву, сказал, что ничего сделать нельзя?». — «Ну все-таки сходи: он нестандартно мыслит — что-то придумает».

Так с доцентом Собчаком я познакомилась, правда, роман у нас много позже возник и при других обстоятельствах. В то время он на меня как на совершенно беззащитное, постоянно плачущее существо смотрел, я тоже от него только юридического совета ждала, хотя что-то, наверное, проскальзывало... Уже когда он мне помог, квартиру мы разменяли, моя мама приехала, чтобы мне с переездом помочь, я ей свои мытарства и переживания живописала, и она настаивать стала: «Этого человека отблагодарить надо». Я: «Как? Я ему «спасибо» сказала, а она: «Нет. Какая у доцента зарплата?». — «Ну, 350 рублей, наверное». Мама 500 рублей мне дала, конверт и велела: «Пойди цветы купи и ему этот конверт отдай».

«Он необыкновенным был, все-таки иногда рождает русская земля людей, которые впереди своего времени идут и у которых, наверное, со времен Грибоедова — «горе от ума»

— Какая правильная у вас мама!

— Она просто жизнь хорошо знала... Я, в общем, на кафедру к нему пошла: это ноябрь был, холодно, какие-то белые хризантемы купила — других цветов не было. Дарю ему букет и вот так конверт протягиваю (рукой по столу проводит). Он этот букет берет: «Белые цветы я очень люблю», а конверт мне обратно отодвигает: «А это не нужно — я вам не как практикующий адвокат, а просто как товарищ вашего шефа помог». И добавил: «Вы так плохо выглядите — идите на рынок и хурмы с гранатами себе купите». А я такая зареванная была, измученная... Потом спрашивала у него, почему именно хурма и гранаты. Во-первых, оказалось, в ноябре других фруктов не было, а во-вторых, он в Ташкенте вырос и любовь к этим фруктам на всю жизнь у него осталась.

— Он не признавался — вы ему тогда понравились?

— Нет — ни я ему, ни он мне, вернее, он мне только как высокоморальный человек по душе пришелся, который бескорыстно помочь может.

— Когда же вы его разглядели?

— Мы долго потом не виделись, а спустя год юбилей того самого моего научного руководителя был, который нас познакомил, — торжество дома проходило, и я как самая молодая аспирантка жене профессора на стол накрывать помогала. Ну а у Анатолия вечерние занятия были, и он уже к чаю пришел: за краешек стола сел, и я ему студень носить стала, оливье — все то, что уже убрали со стола. Он, естественно, голоден был, поел, а потом посмотрел на меня и произнес задумчиво: «Ваше лицо мне знакомо — вы студенткой моей были?». — «Нет». — «Аспиранткой?». — «Нет, в аспирантуре я у Данилина. Вы помогали мне — разводили...». — «А-а-а, — он воскликнул, — плачущая девушка! Так я вас и запомнил и даже ваш юридический казус, не называя имен, со своими студентами разбирал — как такую ситуацию разрулить». Я про себя отметила: «Какой профессионал! Как он для своего преподавания все использует», но укололо почему-то, что меня он забыл, и захотелось, чтобы больше не забывал.

— Что же вы предприняли?

— Ничего, просто, расставаясь, он у меня номер телефона попросил, и я дала.

— То есть первый шаг с его стороны был?

— Ну конечно (улыбается).

— Любовь у вас сильная была?

— А почему «была»? — со смертью она не исчезает. Да, сильная.

— Анатолий Александрович чувстви­тельным был, тонким?

— (Кивает). Он необыкновенным был — я до сих пор на кладбище ему белые цветы ношу, он их очень любил.

— Жили вы трудно?

— Нет, я доцент, он профессор — должности по тем временам престижные и высокооплачиваемые. Мы  подрабатывали постоянно, он лекции для юрисконсультов по новому законодательству, скажем, в Гостином дворе читал и за это талончик на право покупки на собственные деньги цветного телевизора получал. Его коллеги-иностранцы, когда приезжали, недоумевали: «Почему вы не можете просто пойти и купить, зачем какие-то талончики нужны?». Эта проблема тотального дефицита настолько унизительна была... Хочется, чтобы как можно чаще о ней вспоминали — особенно те, кто по Советскому Союзу нос­тальгирует: «Как хорошо было!». Зубная паста болгарская «Поморин» — дефицит, колготки — дефицит...

С Мстиславом Ростроповичем, 1993 год

— ...туалетная бумага — дефицит!

— Я детский стишок про Брежнева помню:

Брови черные, густые...

— ...речи длинные, пустые...

— ...нет колготок, нет конфет —

     на... фига такой нам дед?

Все это знали, все над этим подтрунивали, слово «доставать» самым популярным было...

— ...а сейчас то тут, то там раздается: «Нет, Советский Союз давай!»...

— Да, вдруг «как хорошо было!».

— Как Анатолий Александрович дома вас называл?

— (Смущенно). Ланя.

— Почему?

— Не знаю.

— А кто в вашем браке был головой, а кто шеей?

— Ну, головой, конечно, мужчина.

— Вы часто что-то подсказывали ему, советовали?

— Я не могу сказать, что так уж подсказывала, просто иногда он «голосом народа» меня называл — я говорила мужу то, что на рынке, в магазинах слышала, в том числе о нем самом, потому что тогда меня не так уж и хорошо в лицо знали, я сама за покупками и в общественные места ходила. Анатолий прислушивался...

Был один совет, который я дала, вернее, не я одна... Это 93-й год, октябрьский путч в Москве... В филармонии питерской должен был концерт «Виртуозов Москвы» Владимира Спивакова состояться, и у меня в гостях — мы сидели, чай пили и от телевизора не отрывались — Сати Спивакова была, моя подруга, с которой мы до сих пор очень близки. И вот мы весь этот кошмар, примерно такой, как у вас на Майдане, смотрим, и Анатолий прибегает: «Одежду мне приготовь и потеплее что-то, потому что, возможно, сутки-двое не дома буду».

Я понимаю, что эти вещи для каких-то дел нужны, какой-то сухой паек складываю, что дома было, кидаю... Спрашиваю: «Что происходит?». Он: «Ну, мы с Владимиром Владимировичем (его первым помощником, заместителем. — Л. Н.) советуемся, что делать — Союз русских офицеров к оружию призывает, может быть, применить силу придется...», и здесь мы, две совершенно гражданские женщины, ни с какой политикой не связанные, воскликнули: «Нельзя это делать!». — «Почему? Что же, на нас идти будут, а мы..?». Я повторила: «Нельзя. Если власть против своего народа оружие применяет, значит, это плохая власть, и эта кровь на тебе будет». Он как-то опешил, потому что не ожидал, что дома за чаем две тетки будут ему такие советы давать, смутился, и вдруг вечером, когда все думали, что на улицах танковые бои начинаются, в безупречной белой рубашке, которую я ему на всякий случай дала, в филармонии появляется, рядом с нашей ложей садится, Шостаковича слушает, а потом, после концерта, на нас с Сати показывая, говорит: «Эти женщины меня от самого страшного поступка в жизни уберегли». Это осенью 93-го года было — пожалуй, единственный случай, когда я ему советы давала. Больше — нет.

«ПРИЕХАЛА ЭТА БЕЛОКУРАЯ БАРБИ КЛАУДИА ШИФФЕР, Я ПОНИМАЛА, ЧТО УЖЕ НЕ В ТОЙ ВЕСОВОЙ КАТЕГОРИИ, А В АНАТОЛИИ МУЖСКОЙ ДРАЙВ ПОЯВИЛСЯ...»

— Анатолий Александрович вид­ным, интересным мужчиной был, но и вы очень красивая женщина, у вас вон глаза какие прекрасные... Друг друга вы ревновали?

— В молодости — да, пока притирались. Его масса поклонниц окружала, он очень популярен был, но нас такие отношения связывали, что... Понимаете, и у меня поклонники, и у него, однако главным в нашей жизни это не было.

— Духовная связь важнее была, да?

— Он первый из российских руководителей в Петербург Клаудиу Шиффер пригласил. Приехала эта белокурая Барби, я понимала, что уже, как говорят в боксе, не в той весовой категории...

«Королева русской моды» 90-х Мила Ануфриева, знаменитая немецкая топ-модель Клаудиа Шиффер, Анатолий Собчак и Людмила Нарусова, 1992 год. 

— ...а Барби не против была?

— Ну, за других говорить не могу... Она с еще одной красавицей прилетела — с Евой Герциговой, и вот официальный прием в их честь назначен, я чувствую, что в Анатолии мужской драйв появился, тем более он поляк, шляхтич... Собчак — это польская фамилия, там на первый слог ударение. Он же из польских дворян, и это...

— ...взыграло...

— ...да, павлин такой... Мы, короче, к этому ужину готовимся, я за мужем наблюдаю и понимаю, что ему очень хочется себя показать, но при жене это будет неловко. И вот говорю: «Ты знаешь, у меня что-то так голова разболелась... Ты не обидишься, дорогой, если я не пойду?». Ну, дорогой, конечно же, не обиделся, но обеспокоился: а что? а как?.. «Нет, — я сказала, — тебе идти надо, ты прием устраиваешь, а мне отдохнуть нужно». Понимаете, женщина, наверное, чувствовать своего любимого мужчину должна, чтобы иногда иллюзию свободы ему давать.

С актером и другом семьи Стасом Садальским, 1995 год

— То есть вы его отпустили?

— Ну, порой это нужно.

— А сами, дома оставшись, переживали?

— Да нет, ну что вы, и он, надо сказать, тоже меня понимал. У меня компрометирующая меня фотография есть — слава Богу, в желтую прессу она не попала... Мы в Париже на приеме у президента Миттерана были, куда очень популярные в России звезды французского кино были приглашены — среди них и Ален Делон. Муж напротив с госпожой Миттеран сидел, а я рядом с Делоном — это много лет назад было...

— ...и Ален Делон говорил по-французски...

— (Смеется). Мы оба гораздо моложе были, и он вдруг сказал: «Вы знаете, мадам, у меня никогда русской женщины не было». — «Какое совпадение, месье, — я ответила, — у меня никогда не было французского мужчины». Ну, такой, знаете, легкий светский треп, и тут Делон спросил: «Так, может, шанс не упустим?» — и, как опытный ловелас, мне прямо в глаза посмотрел.

— Потрясающе!

— Кто я, он не знал — знал только, что из русской делегации, и я, так же безотрывно глядя ему в глаза, ответила: «Если только мой муж возражать не будет». — «А где ваш муж?». — «Он напротив». — «Это месье Собчак? О-о-о, пардон, мадам...», а переводчица, которая для Анатолия переводила, воскликнула: «Вы знаете, любая французская женщина пять лет жизни отдала бы, только чтобы с Аленом Делоном поцеловаться». Анатолий послушал и по-русски мне сказал: «Ты же никогда мне этого не простишь... Я сделаю вид, будто не вижу». Отвернулся к кому-то, и мы таки поцеловались — публично, при всех, потому что отступать было некуда.

Анатолий и Людмила с дочерью Ксюшей, 1981 год

— Сегодня, когда Анатолия Александровича уже столько лет нет, каким вы его вспоминаете? Каким он был человеком?

— Неповторимым и незаменимым — не­обы­кновенным! Может, это чересчур пафосно звучит, но все-таки иногда рождает русская земля людей, которые впереди своего времени идут и у которых, наверное, со времен Грибоедова — «горе от ума» — потому что особенно политическая элита...

— ...чужих отторгает...

— ...да — его же всегда чужаком считали.

— А он и был таким...

— В банях развлекаться не любил, водку с Ельциным не пил, матом не ругался — «своим парнем» быть не хотел и самим собой оставался — интеллигентным петербургским профессором. Понравиться кому-то, слиться с толпой не пытался — на­оборот, эту толпу до своего уровня старался поднять, и высокомерия в этом не было — в этом понимание было, каким должен быть настоящий лидер. Многим это не нравилось, как заносчивость или какое-то чистоплюйство воспринималось, но если Ельцин многие указы в бане на коленке подписывал, после того как услужливый Коржаков стакан ему подносил, мой муж вопросы так не решал никогда. Потому и считали, что он не свой.

«30 С ЛИШНИМ ЛЕТ СТЫЖУСЬ Я ТОГО, ЧТО ЛЮБИМОГО МУЖЧИНУ ПОКОРЕННОЙ ВЕРШИНЫ ЛИШИЛА»

— Красивый мужик, красиво, на безупречном юридическом языке, изъясняется — естественно, страна в него сра­­зу влюбилась. Его приход в большую политику вы как жена, как женщина, наконец, как друг приветствовали?

— Вы знаете, я им, конечно, гордилась, но очень страшно мне было. Я хорошо историю знаю, в том числе таких вот Чацких, которые высказывать то, что думают, не боятся, и все это без оглядки на последствия и на кого-либо... Ну и потом, горьковскую притчу помните — что было с Данко, который сердце вырвал и людям путь осветил? Те, кто искренне этого хотели, на сердце потом наступают и дальше идут в темноту. Такова судьба Андрея Дмитриевича Сахарова, моего мужа, моей ближайшей подруги Галины Старовойтовой, которую застрелили... Я за Анатолия опасалась, но понимала, что ему, мужчине, нужно себя, свой потенциал реализовать, а значит, держать его за штаны дома, в комфортном профессорском кресле, я не могу. Политика была нужна ему, и я отпустила...

С дочерью в питерской квартире, 1988 год. «Любой ребенок в возрасте 10-11 лет шалить хочет, но все, что другие делали, Ксении было нельзя, потому что завтра это появлялось в газетах»

— Ваша жизнь сильно после этого изменилась? Я понимаю, что лучше она не стала...

— Одно очень стыдное для меня обстоятельство было, из-за которого я поняла, что больше удерживать его не могу. Я уже где-то на седьмом месяце беременности Ксенией была, а он альпинизмом увлекался, и как-то сказал: «Ты знаешь, мои друзья приехали, то ли на Чегет, то ли на Эльбрус хотят, и я с ними пойду — давно там не был», а я (уже больше 30 лет прошло, но до сих пор простить это себе не могу!) этот вот бабский поступок совершила — поперек двери животом вверх легла и отрезала: «Нет. Вот переступишь через нас — в поход свой пойдешь!».

Выражение его лица никогда не забуду — ему так больно было и так стыдно, что я, его женщина, так недостойно себя веду... Конечно, он не переступил — помог мне подняться, друзьям позвонил, объяснил, что пойти с ними не может, но вот эту его боль физически очень долго я ощущала. Разумеется, когда на трибуне его видела и слышала, что речи он произносит, пос­ле которых до дома может не дойти, боялась, но мне уже так стыдно за тот свой поступок было, я понимала, что любимого мужчину покоренной вершины лишила, о которой любой альпинист мечтает, а значит, эту вершину он покорить должен.

30 с лишним лет стыжусь я того, что сделала, хотя потом мы узнали, что все ребята, которые все-таки в ту экспедицию пошли, погибли — их лавина накрыла. Моя выходка мужа спасла, и все равно менее стыдно мне не становится.

— Эти речи, которые он с трибуны съездов произносил, вы до того слышали?

— Да нет — это же полная импровизация была!

— То есть вы от него этого не ожидали?

— Ну, вот, например, очередные выборы Горбачева идут, как всегда, безальтернативные, и тут на трибуну депутат Собчак, 47-й округ, Ленинград, вылетает и говорить начинает, что десятилетиями, со времен Сталина, все государственные должности в нашей стране, начиная с председателя сельсовета и заканчивая министром, только члены КПСС занимали, поэтому в качестве альтернативы давайте другую кандидатуру выдвинем — беспартийного. Этого же заранее предугадать нельзя было...

— Он антисоветчиком был?

— Нет, антикоммунистом — убежденным, последовательным, жестким, понимавшим, что это пагубная идеология, которая в стране господствует. «Антисоветчик» — это уже, знаете, кагэбистское понятие: оттого, что «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына читаешь, ты антисоветчик, но ты же историю своей страны — Советского Союза — так изучаешь. Анатолий антикоммунистом был, он такой юридической областью, как хозяйственное право, занимался, книги о самостоятельности предприятий, об элементах хозрасчета, о рыночной экономике писал.

Еще в те, застойные, времена утверждал, что советская экономика неэффективна, поэтому в тартарары катится, что, собственно, и произошло, и первую его докторскую диссертацию именно из политических соображений зарубили: коллега, профессор Толстой, донос на него написал — дескать, Собчак социалистическую экономику хочет разрушить. Я, когда тот отзыв прочла, подумала: хорошо, что не 37-й год на дворе, — расстреляли бы...

Уже при Горбачеве, когда перестройка началась, диссертацию Анатолий все-таки защитил, и ему даже сказали, что свою кафедру можно создать. Тогда первые кооперативы стали появляться, робкие элементы рыночной экономики начали внедряться, и новая законодательная база нужна была, а кто, как не юристы, ее разработать могли?

Он, помню, в Москву за необходимыми разрешениями и документами ездил — эту кафедру коммерческого права открывать. Слово «коммерческого» запретили — разрешили «хозяйственного», чтобы буржуазным образом жизни не попахивало, и условие поставили: хочешь кафедрой заведовать, профессором-юристом быть — значит, беспартийным оставаться нельзя. Муж поверил, что в компартии новые веяния начались, потому что как раз тогда Горбачев Сахарова из ссылки вернул и войска из Афганистана вывел, и чтобы этот процесс реформ ускорить, Собчак на компромисс пошел — в партию вступил, но с целью изнутри эту систему разрушить и, разумеется, кафедру возглавить, которая действительно новое направление в науке дала. Кстати, аспирантом моего мужа Дмитрий Медведев был, у него многие из тех, кто сейчас нашей страной руководит, учились. Дмитрий Козак, Антон Иванов (экс-председатель Высшего арбитражного суда России. — Д. Г.)...

Михеил Саакашвили, Людмила Нарусова, Ксения Собчак, Нино Бурджанадзе и другие на открытии памятника Анатолию Собчаку в Тбилиси на проспекте Шота Руставели, апрель 2004 года. «Единственный памятник русскому политику, уже в постсоветское время в независимых странах поставленный...»

— ...Алексей Кудрин, наверное...

— Нет, Кудрин — экономист, заместителем по экономике работал, когда Анатолий мэром был. И Герман Греф тоже — трудно назвать, кого из нынешних наших лидеров рядом с Собчаком не было...

«ТРУДНЕЕ ВСЕГО КСЕНИИ ПРИХОДИЛОСЬ, ПОТОМУ ЧТО МЫ У НЕЕ ДЕТСТВО УКРАЛИ»

— Когда Анатолий Александрович в большую политику пошел, жизнь ваша сильно изменилась?

— Конечно. Главным образом какую-то...

— ...интимность утратила...

— Да, потому что если раньше, в Летнем саду гуляя, он мог обнять меня и любимые стихи почитать, то теперь...

— ...в Летнем саду уже не гулял...

— ...все это под прицелом недоброжелательных камер оказалось. Тогда Невзоров со своей программой «600 секунд» неистовствовал и прочие, каждый наш шаг отслеживался, извращался... Ну, нам-то ничего, мы все-таки взрослые люди — труднее всего Ксении приходилось, потому что мы у нее детство украли. Любой ребенок в возрасте 10-11 лет шалить хочет, во дворе играть, уроки срывать, как у всех бывало, но все, что другие делали, ей было нельзя, потому что завтра же это появлялось в газетах.

— Вы Александра Невзорова вспомнили, он мне как-то сказал: «Я был врагом Собчака, но столько лет про­шло, и я понимаю, что это самый блистательный и благородный мой враг. Достаточно ему было моргнуть, и проб­лема «Невзоров» перестала бы сущест­вовать, но он честно вел эту войну, вста­вая постоянно в полный рост и подставляя себя под мои плевки»...

— Как у Блока, «каждый вечер, в час назначенный», не помню уже, в какое время, эта программа выходила, в которой постановочные съемки были, куда бомжей приглашали, а те за бутылку водки от имени народа Собчака поливали, меня, но мужу и в голову не приходило, что можно указание дать: «Ну-ка, из эфира это все уберите!».

— Анатолий Александрович романтиком был?

— Демократом — настоящим, до мозга костей, и понимал, что у человека другое мнение может быть, — он журналист и свой долг видит в этом. Я иной точки зрения придерживаюсь, но если я мэр, почему должен кому-то высказываться запрещать и, таким образом, работу свою выполнять?

— Политика Собчака пре­об­ра­зи­ла, он немножко другим стал?

— В общем, она его хорошенько побила, иллюзии, может, исчезли, но убеждения прежними остались. Вы вот определение «романтик» использовали... Анатолий, скорее, прекраснодушен был...

— ...замечательное какое слово!..

— ...считал, что все люди хорошие...

— По себе мерил, да?

— Ну вот такой пример: садится ко мне студент экзамен сдавать. Изначально я думаю: «Ты все знаешь, докажи мне это — и я тебе хорошую оценку поставлю», и вот когда он не доказывает, ставить плохую приходится. У мужа, кстати, одна слабость была, и студенты это почуяли: когда он явно беременную студентку видел, сразу хорошую оценку ставил, от греха подальше, только чтобы прямо в аудитории не родила, и точно так же ко всем относился. Изначально, из-за своего прекраснодушия, пред­полагал, что человек порядочный, а потом час­то разочаровывался, и это в его политической деятельности самым болезненным для него было. Даже не личное предательство, которое Анатолий тоже испил сполна, а вот именно разочарование в человеческом материале, понимание, что в большой политике много грязи, многого добиваться нужно, локтями расталкивая, предавая, какие-то грязные интриги плетя, на которые органически он был не способен. Постепенно Собчак свою чужеродность стал сознавать — что, как остальные, действовать он не может, но все равно таких шагов от него ждут и побаиваются его именно поэтому. Ельцин ведь явного...

— ...конкурента в нем видел...

— ...и, собственно, вся травля Собчака, из пальца высосанная, связана была именно с этим.

— Ленинграду Анатолий Александрович историческое название Санкт-Петербург вернул, едва ли не всю нынешнюю политическую элиту российскую, будем прямо говорить, подготовил...

— (Кивает). Он автор Конституции, где впервые — именно по его настоянию — права человека выше прав государства поставлены, и очень больно мне слышать, ког­да некоторые наши депутаты сейчас за­яв­ляют: «А зачем это? Давайте-ка назад!». Если это произойдет, очень страшно будет.

...Знаете, какая-то анкета была, где на вопрос: «Ваше самое большое достижение в жизни?» — неожиданно он ответил: «Моя семья».

Анатолий Ксению безумно любил и считал, что она очень его, и я действительно смотрю на нее сейчас и такой женский вариант Собчака вижу — осовремененный, но, конечно, главным своим политическим достижением он считал то, что кровопролития в нашем городе ни в 91-м, ни в 93-м не допустил, хотя танковые колонны из Пскова на Ленинград шли. 

«НИ ОДНОГО ЗАПАСНОГО АЭРОДРОМА В ВИДЕ БАНКА ИЛИ ЧЕГО-ТО ЕЩЕ МУЖ СЕБЕ НЕ ОСТАВИЛ, ЗА ПЯТЬ ЛЕТ РУКОВОДСТВА ПИТЕРОМ — НИЧЕГО!»

- Помню, как с мальчишеским таким азартом муж воскликнул: «Мэ­ром Ленинграда я быть не хочу —  хочу быть мэром Петербурга» — и свою политическую судьбу с референдумом связал. Раньше, дескать, то, как город называться будет (Петербург, Петроград, Ленинград), росчерком пера определялось — то Ленина, то Совнаркома, а вот теперь пускай сами граждане решат, где им жить, и день выборов мэра в день референдума объявил: жители города должны были сказать, Петербург или Ленинград, и одновременно нового мэра выбрать, что в 91-м году и произошло.

— Сейчас любой, в мэры идя, понимает, что это возможность хорошо заработать, а вот Анатолий Собчак, став градоначальником, заработать сумел?

— Ну, сами судите: я до сих пор в той же квартире живу, где еще до мэрства мы жили, — ни одного запасного аэродрома в виде банка или чего-то еще муж себе не оставил... Когда он мэром быть перестал, на следующий день у него уже офиса, секретаря, водителя и машины не было...

— ...и бизнеса тоже?

— За пять лет руководства городом — ничего! По Питеру все время сплетни ходили: то у меня ювелирный магазин, то салон меховой, но я даже парикмахерскую не приватизировала, чтобы хоть какой-то копеечный бизнес себе открыть. Он тоже ничего такого не сделал, но зарабатывал помимо своей зарплаты тем, что его очень часто лекции читать при­глашали, хорошо за это платили и кни­ги его издавали.

— Сегодня вы обижаетесь на него за то, что служебным положением не воспользовался?

— Нет, ну это не он был бы — не тот муж­чина, которым все эти годы горжусь