...К несчастью, за любовь к Альгису сестре пришлось дорого заплатить. На нее давило огромное чувство вины: Лена-маленькая — так мою племянницу зовут домашние — не простила матери уход из семьи.

Недавно мне приснился грустный сон: пустая Ленина дача. Елены Образцовой нет уже полтора года, дом и сад постепенно приходят в упадок. Ее любимые собаки и огромные декоративные карпы, которые летом плавали в пруду, а зимовали в аквариумах, осиротели. При сестре за хозяйством следили помощницы. Пока они остаются на даче, но как сложится дальше? Племянница, Лена-маленькая, вряд ли согласится посвящать дому много времени. Сейчас он брошен. А тогда согласно предсмертной воле сестры гроб привезли на дачу.

У Лены не было родных сестер, только двоюродные — я и Марьяна. Мой папа Алексей Алексеевич (для домашних — Леня) и отец Лены Василий Алексеевич — родные братья. Их сестра — мама Марьяны Анастасия Алексеевна, тетя Тася, как ее звали в семье. Я младше Лены на семнадцать лет, и вначале она дружила только с Марьяной. Но как только я подросла, сестры приняли меня в свой девичий кружок. Если мы оказывались вместе на улице, на нас обращали внимание. Еще бы! Сразу три дамы чуть ли не гренадерского роста: Лена — сто семьдесят один сантиметр, я — сто семьдесят четыре, Марьяна — сто семьдесят восемь. Оборачивались еще и потому, что узнавали Лену. Но сестра к своей славе относилась с присущим ей юмором. Я часто слышала: «Ирка, пользуйся тем, что ты моя родственница. Пошли по магазинам, накупим одежды — нам обязательно сделают скидку!» Хотя мы редко осуществляли эту затею. Куда чаще хотелось просто побыть вместе, поговорить.

Марьяша старше Лены на три года, она имела в глазах сестры больший вес. Пожалуй, только ей было позволено критиковать «великую Образцову». Марьяна говорила в лоб, что не понравилось в спектакле или наряде, и вспыльчивая Лена ее выслушивала. Я же помалкивала. В детстве, помню, сестру даже побаивалась. По ее словам, я росла избалованным ребенком. Чуть что не по мне, могла упасть на пол и зарыдать, задрыгать ногами. Лена с моими истериками легко справлялась. Она просто выходила из комнаты и оставляла меня в одиночестве. Без зрителя мне становилось скучно, неинтересно, и рыдания тут же прекращались.

Старших сестер связывало блокадное детство. Лена не любила вспоминать то время, лишь отшучивалась, что голос себе «накричала». 

...Дирижера Большого театра Альгиса Жюрайтиса Лена разглядела, когда уже много лет была замужем за физиком Славой Макаровым, у них подрастала дочь. Чувство накрыло сестру внезапно. Альгис всегда считался другом семьи, Лене и в голову не приходило с ним флиртовать. Но однажды, когда муж не мог встретить Лену на вокзале, он попросил об этом Жюрайтиса. Лена мне рассказывала: «Я вышла из поезда, посмотрела на Альгиса и поняла, что пропала: не смогу ни дня прожить без этого человека. Это было как солнечный удар. Ничего не могла с собой поделать». Тем не менее сестра долго боролась с собой, пыталась сохранить семью. Альгис, страстный автомобилист, грозил, что если Лена к нему не уйдет, разгонится на машине и врежется в стену. Без нее он не хотел жить.

Как женщину я Лену понимаю. Мужчиной Альгис был умопомрачительным. Поджарый, с безупречной осанкой. На одиннадцать лет старше Лены, но всегда за собой следил, занимался йогой, завтракал овсянкой на воде. Как только выходило апрельское солнце, садился в шезлонг и загорал: надевал на шею воротник из фольги, который отражает лучи. Тогда еще не были распространены солярии, а иметь здоровый цвет лица хотелось. Но главное, Жюрайтис был не только красив, но и очень талантлив. Партитуру всегда знал наизусть. Дирижировал без палочки — одними руками.

И этот интересный мужчина, на которого постоянно заглядывались дамы, беспрекословно слушался сестру.

Каким Альгис был мужчиной, могу только догадываться. Лена никогда не делилась интимной стороной своей жизни. После одной из «Кармен» я спросила:

— Ты столько раз умирала в театре! Не скучно потом жить в реальности — после таких страстей и безумного напряжения?

Она засмеялась:

— У меня в жизни такие страсть и любовь, что «Кармен» меркнет.

В другой раз сестра проговорилась, что после гастролей они с мужем так соскучились друг по другу, что на даче упали прямо в гостиной на ковер. Они всегда подолгу разговаривали, сколько бы километров их ни разделяло. Разбирая архив Марьяны, которая иногда сопровождала сестру в поездках, нашла в ее путевых заметках такую строчку: «Лена опять беседовала с Альгисом. Осталась очень довольна...» Жюрайтис мог позвонить сестре из театра и сказать: «Сегодня адажио в «Лебедином озере» я дирижировал для тебя». Лена в ответ счастливо улыбалась.

Альгис умер в семьдесят лет: сгорел от рака буквально за год. Когда болезнь победила — окончательно переехал на дачу, да и там запирался в комнате на втором этаже. Не хотел видеть никого из домочадцев. Но даже в те тяжелые для всех дни запрещал Лене бросать работу, уверяя, что нисколько не нуждается в ее присутствии: за ним прекрасно ухаживает тогдашняя помощница по дому Аня. Для семьи остается тайной, обвенчались ли Лена с Альгисом. Жюрайтис большую часть жизни был католиком, но за несколько лет до смерти принял православие, покрестился под именем Александр.

Любимый муж сестры умер ранним утром двадцать пятого октября 1998 года. Похороны прошли очень тихо. За гробом вместе с сестрой шагали дочка от первого брака Альгиса Аудроне и его сын от второго брака Алексей. Жюрайтиса похоронили на Аксиньинском кладбище, недалеко от любимой дачи. Я знаю, что с его детьми Лена потом продолжала общаться. С Аудроне перезванивалась — она живет в Литве. А вот москвич Леша несколько раз приезжал к ней на дачу уже со своими ребятишками.

Лена прожила с Альгисом больше пятнадцати лет. Его уход обернулся для нее серьезной депрессией. Обычно деятельная, тогда сестра лишь одиноко бродила по дачным комнатам или сидела в саду. Начала писать стихи, посвящая их покойному мужу. На нервной почве у нее пропал голос, и доктора разводили руками, не в силах обнадежить благоприятным прогнозом. К тому же Лена поправилась на двадцать килограммов. Но жажда жизни все-таки победила! 

Сестра не хотела стареть. Редкий день когда обходилась без макияжа — только если не ожидала гостей. Когда они приезжали внезапно, могла накраситься быстро, минут за пятнадцать. Волосы Лена завивала на термобигуди, которые по старинке «варила» в кастрюле с водой. Она делала пластические операции и не стеснялась об этом рассказывать. Считала, что артистка всегда на виду, и была при параде даже в больнице, когда проходила курс химиотерапии. И не зря. Люди действительно везде и всюду ее узнавали. Как-то встретилась в коридоре клиники со своим старинным поклонником. Он счастлив:

— Я так рад видеть вас здесь!

А Ленка ему:

— Лучше бы в другом месте! — и смеется.

Конечно, в зрелости она переживала, что тело постепенно теряет былую упругость. Я храню письма сестры, в одном из них она пишет: «Ира, это очень большая трагедия для женщины. Ее надо пережить, подготовиться к ней. Когда твое красивое тело начинает опадать, оплывать, конечно, тяжело эмоционально. Я это пережила, и не скажу, что легко. Любая женщина (даже если она не признается) с наступлением какого-то возраста начинает страдать из-за внешности. Но жизнь на этом не кончается! Наступает момент, когда ты пересматриваешь свои ценности. Не самое главное быть красивой и сексуальной, не самое главное нравиться мужчинам. Важнее доброта, желание поделиться знаниями, понять, зачем ты родилась на свет и какими талантами тебя наградил Господь. Если ты это поймешь, будешь счастлива всю жизнь. Потому что отдаешь людям то, что тебе дал Бог. Я считаю, что самый большой дар — это дар общения».

При всех плюсах характер у сестры был вспыльчивым. Когда сильно уставала, тем, кто был рядом, доставалось изрядно. Помню, как-то после спектакля сестра потеряла булавку. Обыскала гримерку — безрезультатно. Как сквозь землю провалилась! Мы с помощницей Любой бросились помогать, а Ленка нас распекать: «Вот же две дуры! Какую-то ерундовую булавку найти не могут!» На самом деле мы лишь делали вид, что ищем: прекрасно знали, что никакой булавки не существует. Бесплодные поиски и раздражение в наш адрес были для эмоциональной Ленки способом выпустить пар. На следующий день я съязвила:

— Помнишь, как вчера дурами обзывалась?

— Я?! — брови Лены поползли вверх. — Не может быть...

Сестра покраснела, извинилась. Но ничего не поделаешь: в порыве эмоций Ленка могла припечатать и тех, кого любила.

...Сестра производила впечатление властной и сильной женщины. И в то же время была очень ранимой. Помню, как рыдала в голос, когда в перестройку у нее забрали рояль. Этот инструмент сестре подарило правительство, но в связи с «новыми веяниями» его вынесли из квартиры и увезли, кажется, в какой-то Дом культуры. Сестра плакала в трубку: «Неужели я не заслужила даже инструмента?» Конечно, она купила новый рояль. Но всерьез обиделась.

В другой раз видела Ленины слезы незадолго до смерти Марьяши. Старшая сестра ушла на полтора года раньше. Лена успела с ней попрощаться, специально приезжала в Петербург. Помню, как она поднялась в квартиру, где угасала Марьяна. Я решила оставить сестер одних и ждала внизу. Проходит время, а ее нет и нет. Я забеспокоилась, заглянула в парадное и увидела, что Лена рыдает на лестнице, не в силах остановиться. У них была очень тесная связь: она сразу почувствовала, что конец Марьяши близок.

В то время сестра уже знала и свой диагноз, но никому о нем не рассказывала. У нее нашли лейкемию, но в курсе были лишь дочь и личная помощница Люба. Меня она, думаю, жалела, оттого и молчала: незадолго до этого я перенесла жуткий приступ панкреатита, чуть не умерла, на нервной почве мог случиться новый.

Догадывалась, что Лена больна, но степень серьезности недуга оценить не могла. Тем более что сестра по привычке летала как шаровая молния. Даже после «химии» в петербургской клинике спешила на концерт или преподавать. Врачи глазам не верили: другие пациенты после капельницы еле до палаты доползали, а Лена работала. Вот какая в ней была сила! Никогда не поддавалась хандре. В последние годы у сестры сильно болели ноги. «Так, встаем на счет «три»!» — хохмила она по этому поводу.

Я так и не услышала от Лены о ее болезни. Врачи тоже молчали. Узнала, что речь идет о лейкемии, совсем поздно, от Любы. На последнем концерте в Большом театре было видно, что Лена идет по сцене с трудом, будто по битому стеклу. Но она отчаянно боролась за жизнь.

 У Ленки был счастливый характер: она умела прощать. Прежде всего, конечно, имею в виду ее историю отношений с дочерью: сестра смогла простить ей холодность и многолетний бойкот. Но до конца жизни переживала, считая себя виноватой.

...К несчастью, за любовь к Альгису сестре пришлось дорого заплатить. На нее давило огромное чувство вины: Лена-маленькая — так мою племянницу зовут домашние — не простила матери уход из семьи. Даже сегодня возмущенно твердит: детей не бросают! Но позвольте, на момент развода ей исполнилось уже пятнадцать лет. Не грудным младенцем была, а вполне сформировавшейся личностью. Да и бросать ее сестра не собиралась, о разводе не думала.

Она честно рассказала мужу и дочери, что полюбила Альгиса, и попросила ей помочь, то есть поддержать, попытаться всем вместе справиться с чувством. Но Слава и Лена-маленькая решили по-своему. После ее признания вышли из комнаты, а потом просто перестали общаться с Леной. Понимаю, для них ее слова прозвучали как гром среди ясного неба. Но объявлять бойкот — не разговаривать, отказываться от встреч, не принимать подарки... Не могу этого понять. Как дался развод самой Лене, она никому не рассказывала. Но по тому, как она резко похудела, я догадывалась, насколько ей больно.

Племянница даже сегодня, после смерти матери, продолжает ковырять старые раны. Не скрою: отношения у нас довольно прохладные. Когда Лены-большой не стало, на даче были уничтожены все фотографии Альгиса. А ведь раньше они были расставлены повсюду. И при его жизни, и после. Сегодня о них напоминают лишь выцветшие квадраты на обоях да следы от гвоздей. Откуда столько неприязни к человеку, с которым сестра счастливо прожила долгие годы? Возможно, это просто банальная ревность.

Лена-маленькая утверждает, что именно ее отец Вячеслав Макаров сделал Образцову тем, кем она стала. Самоотверженно взял на себя ребенка и быт, предоставив сестре возможность заниматься исключительно творчеством. Это, мягко говоря, неправда. Слава Макаров — кандидат наук, он тоже всегда много работал: в теоретическом отделе Института общей физики РАН, в «Бауманке», где преподавал физику. Когда я разбирала архивы Марьяны, наткнулась на детское письмо племянницы. Она пишет тетке: «Папа на работе, мама в театре, я сижу одна...» Конечно, сестра часто подолгу отсутствовала — выступала по всему миру. Но тем самым она хорошо зарабатывала: ее дочь никогда ни в чем не нуждалась.

Слава не был ангелом. И никогда не был «добреньким». Он довольно строго воспитывал маленькую Лену. Запомнила такую сценку. Я была у сестры в гостях, когда племянница вернулась из школы. Скинула пальто, разбросала сапоги, зашвырнула куда-то портфель. Увидев это, Макаров вскипел: «Немедленно за дверь! Зашла, разделась, аккуратно все развесила. Снова оделась, вышла, зашла. И так десять раз». Что девочка и сделала. Но теперь строгости забылись. В своих гневных обвинениях дочь сестры «забывает» сказать, что Слава не такой уж бедный и несчастный: после развода он недолго оставался одиноким, женился второй раз, у него родился ребенок. К слову, только тогда, видимо, почувствовав себя ненужной, Лена-маленькая стала общаться с матерью, приняла ее помощь.

Племянница — человек довольно специфический. Ей скоро пятьдесят, но она до сих пор эльф — играет в ролевые игры толкинистов. Эльфы — самые умные и вечно молодые, им никто не указ. Так Лена-маленькая, видимо, себя и ощущает, руководствуясь по большей части только собственными желаниями. Вначале училась в МГУ на факультете журналистики. Бросила. Потом поступила в «Гнесинку». Уехала в школу Монтсеррат Кабалье, с которой сестра была очень дружна. В Испании отлично выучила язык, подрабатывала гидом. Там же нашла мужа Джорди, красавца-каталонца, Лена-большая называла его «наш мучачо». У них родилась малышка Элиа. Джорди — очередной Ленин супруг. От первого брака у нее есть сын Саша, которому сейчас двадцать восемь лет.

Внука сестра обожала! Когда тот жил в Испании, Лена посылала ему всю пенсию, около тысячи долларов. Но Саша не стремился ничем заняться. Сейчас он вернулся в Россию и по-прежнему живет одним днем. Не стал даже получать водительские права. Съездил пару раз на занятия, потом отказался: «Слишком рано вставать». Несмотря на то что сестра предлагала устроить его на работу, возможностью не воспользовался.

Вернувшись в Москву, Саша поставил руки в боки:

— Ну, тетя Ира, будете меня уму-разуму учить?

— Это твоя жизнь, я тебя видела двадцать лет назад и, может, еще двадцать не увижу. Поступай как знаешь.

— О! Вы единственный адекватный человек! — обрадовался внучатый племянник.

Только после смерти Лены внук взялся за ум: сейчас он работает в фирме своего отчима Джорди. Сестра бы порадовалась.

Сразу после поминок племянница забрала ключи и от подмосковного дома. Они были у Любы Рощиной, которая последние двадцать лет считалась правой рукой сестры. Помогала с бумагами, заказывала билеты, писала электронные письма, следила, чтобы Лену никто не «доставал», особенно в день концерта. Люба помогла привести в порядок нотный каталог и фонотеку, перепечатывала Ленины стихи. Им всегда было о чем поговорить, ведь Люба — математик с ученой степенью.

Сегодня Лена-маленькая не приветствует приезды Рощиной на дачу. Иногда Люба пробирается туда тайком, чтобы покормить и приласкать собак. А ведь сестра умерла у нее на руках: в последние дни Люба вместе с певицей Олей Балашовой были рядом неотлучно. От Любы я и узнала о смерти Лены: она позвонила через час после того, как сердце сестры остановилось.

На похороны пришло очень много народа. Поражало то, что люди, не знавшие сестру лично, переживали ее уход как собственное горе. Владыка Меркурий отпевал Лену в храме Христа Спасителя и плакал. Слезы дорожками текли по его лицу и капали на облачение. На Новодевичьем кладбище, где схоронили сестру, играла труба. Когда гроб опустили, зазвучала мелодия «Есть только миг между прошлым и будущим...» из фильма «Земля Санникова». Сестра хотела лежать рядом с Альгисом, но такие звезды, как она, не вольны выбирать.

Через пару месяцев после похорон Фонд Елены Образцовой обратился к мэру Москвы. Иосиф Кобзон и Валентина Терешкова лично передали ему письмо за подписями многих деятелей науки и культуры с просьбой сделать из квартиры на Патриарших прудах музей. Но Лена-маленькая наотрез отказалась ее продавать. Напротив, переехала туда сама — будто назло (Саша живет в однокомнатной квартире матери). Создается впечатление, что детская травма по-прежнему дает о себе знать. А между тем квартира большая и содержать ее дорого. Сестру освободили от квартплаты, так как она была «гертруда» — имела звание Героя Социалистического Труда. А ее дочери никаких льгот не полагается.

Насколько мне известно, маленькая Лена собирается взять фамилию матери — Образцова. По документам всегда была Макаровой, зачем вдруг такая рокировка? Непонятно. Мы никогда не ссорились, но держим дистанцию. Не знаю, почему она не идет на сближение. Мне кажется, тем, кто продолжает дело сестры, хранит ее память, стоит объединиться. Тут не место каким-то недомолвкам и конфликтам. Хочется, чтобы в Культурном центре Елены Образцовой на Невском проспекте продолжала кипеть жизнь, чтобы там выступали молодые актеры и певцы.

...Недавно я съездила на дачу сестры. И обняла три дерева, которые Лена посадила в честь наших родителей. Она назвала их Леня, Тася и Вася. Часто любила повторять: «Леня, Тася и Вася смотрят на нас с небес». Теперь с небес на меня смотрят родители, дядя и тетя, Марьяна с Леной. А я еще живу, и мне очень хочется, чтобы сестру помнили не только великой певицей, но и смешной, ранимой, где-то грозной, а где-то добрейшей. Просто женщиной... Даст Бог, напишу о ней книгу воспоминаний — и буду делать все, чтобы ее не забывали, продолжали любить.