Али́на (Аля) Кири́лловна Кудря́шева (10 ноября 1987, Ленинград) — русская поэтесса из Санкт-Петербурга, завоевавшая популярность в интернет-сообществе (её живой журнал — один из самых посещаемых в рунете.

Лауреат фестиваля «Второй Канал-2005», двукратная победительница конкурсов молодых поэтов Санкт-Петербурга «ПОЭТому» (2006, 2007 года). Автор книги стихов. Пишет под псевдонимами Аля Кудряшева и Изюбрь.

Алина Кудряшева пишет стихи с самого раннего детства, осознанно — с одиннадцати лет. В 2003 году принимает участие в поэтическом конкурсе «Новые Имена», где занимает 3 место.

Её стихи публикуют в сборнике «Новые Имена Петербурга» (СПб., 2003). Закончив в 2004 году Аничков лицей, Кудряшева в том же году поступила на дневное отделение факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета, на кафедру теории языкознания. В 2009 году закончила университет с красным дипломом. Затем поступила в Европейский университет по направлению «Этнология».

Будучи ещё студенткой, она принимала участие в поэтических конкурсах «ПОЭТому» (в 2006-м победила в двух номинациях, а в 2007-м годах стала победителем в четырех номинациях). Принимала участие в бардовских фестивалях как поэт: в фестивале юношеской песни «Зимородок» (2005 и 2006 года), а также в бардовском фестивале «Второй канал», где в 2005 году стала лауреатом.

Алина Кудряшева выступала на фестивале памяти Вени Дркина. В октябре 2007 года вышла книга её стихов под названием «Открыто». «Живой журнал» Кудряшевой, начатый в 2003 году, по состоянию на май 2008 года имел более 7 тысяч читателей. 26 июля 2010 года вышла аудиокнига «Три, два, один», содержащая 34 стихотворения в исполнении автора и бонус-трек в исполнении Веры Полозковой. Высокую оценку творчеству Алины Кудряшевой давали литературовед Дмитрий Быков, писатель и издатель Александр Житинский, солист группы «Сплин» Александр Васильев.

Быков в литературном обзоре итогов 2007 года отмечал по поводу выхода первого сборника: «отрицать её удивительный талант невозможно». Директор издательства «Геликон Плюс» Александр Житинский назвал стихи Кудряшевой «великолепнейшими по интонации, искренности».

Музыкант Александр Васильев сравнивал её стихи с произведениями Иосифа Бродского Напротив, поэт и критик Михаил Айзенберг иронически замечает: «Оказывается, Верочка наша Полозкова — это уже вчерашний день, а теперешнюю Верочку зовут Алина Кудряшева»

Алина играет в спортивную версию «Что? Где? Когда?», выступала за ряд петербургских команд, в частности за «Salvatore». Часто Алины стихи посвящены кому-нибудь. А еще иногда у поэта в ЖЖ можно прочесть: будет посвящено кому-нибудь, заявки принимаются... «Она стоит, и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез. А у любви есть тот, кто попал под поезд, и тот, кто забрызган грязью из-под колес. Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка, и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок. Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: «Слушай, кто эти люди?» И я отвечаю: «Это все те, кто любят или любили неласковую меня». И я говорю: «Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами, которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него. Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок - которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них»...

Тезис о том, что поэт - обычный человек, повторяется снова и снова: «А если кто-то напишет, что любит осень - не верь им, это неправда, пусть даже в книжке с прохладными и ласковыми листами. Не зря ведь всё-таки я много лет торговка, я знаю, что люди на самом-то деле любят - они любят яблоки, кошек и фантазеров - они покупают книги, в которых пишут, что кто-то такой особенный - любит осень». Многие стихи звучат как молитва. Иногда это молитва радости: «И если Богу нужны гимнасты - он точно выберет нас с тобой, таких крикливых и голенастых, и вечно ржущих наперебой, таких совсем сотворенных наспех, на спор, придуманных на слабо. ...Бери нас, Боже, скорее, ну же, бери в гимнасты, в шуты бери. Тебе же вряд ли совсем не нужен огонь, живущий у нас внутри, хоть на секундочку посмотри... Господь поймал нас еще мальками и каждый миг разделил на два. Вода шумит, огибая камни, шуршит нечесанная трава. И пахнет солнцем и васильками твоя пушистая голова». А иногда - молитва ужаса, и постинг соберет множество комментариев от людей, которые в таком же ужасе наблюдают политические баталии, переходящие в смертоубийство: Хоть зареви навзрыд, хоть вразнос пойди, Только б не видеть выкриков площадиных Ничего не осталось, кроме Господи, Господи, Господи, Ничего не сказать, кроме Господи, пощади их Дай им спокойно жить, засыпать спокойно, Просто ловить улыбки в окне овальном Просто ходить и жить в полумраке комнат Господи, Господи, только не убивай их... Иногда - в оппозицию ахматовскому «Отними и ребенка, и друга», - Не прошу тебя о наградах, Дай мне только, Господи, сына... Трудится в саду виноградарь, Топчется ногами босыми. Не духов прошу, не косынок, Не дуэлей, не состязаний, Дай мне только, Господи, сына, Сына с голубыми глазами... А иногда поэзия становится богословием: Рассыпалось ночи марево, Росой покрылись кусты... - Неблагословенна Марфа, А благословенна ты... Но лишь улыбнулась Марфа, Не видела в том беды. И в чистый мешок из марли Собрала ему еды... Плясала пыль над дорогой, Седела на голове... Мария прощалась с Богом, От Марфы шёл человек...

еще стихи А кого я из вас любила? Да всех почти. Паровоз, позёмка, помеха, пороша, память Палимпсест дорожной газеты сомни, прочти Подстели ее туда, где удобней падать. Публикация на последней из трех страниц, Где дешевые объявленья, где плесень, сало, Это все, что мы можем хоть сколько-то сохранить Записать без редактуры, вот так, чтоб сами. Напиши туда, не жалей десяти рублей, Это то, что отдашь ты нищенке у парадной, Это то, что ты выикнешь в мерзлом чаду колей, Возвращаясь с дурной попойки, послушай, ладно, Не стесняйся себя, не пиши мне потом, порви, Чтобы я зачеркнула все то, что писал мне будто, Я уже домой, я прошу мне остановить Между домом и пустырем, где-то возле будки. А кого я любила? Того, кто не умирал, Кто имел две руки, две ноги кривоносым счастьем, Кто имел возможность не шляться к таким мирам, От которых пока ни единый не возвращался, Тротуары, темень, трамваи, тюрьма, твои Золотые шаги, неслышные между нами, Это наш полуночный мир, его сотворил Кривоглазый бог, которого проклинали, Потому что не стоит думать о том, что нас Изберут из многих, дадут нам коньки и буквы, Ветер гонит по переходу обертку «Натс», Между домом и пустырем, где-то возле будки. Выходя из автобуса, чувствую боковым, Нет, похоже, не зреньем, но чем-то почище зренья, Как светло вылезают почки из-под коры, Как звенят, разрезая воздух, тугие звенья, Как в меня летит, не чувствуя под собой, Ни себя, ни слез, ни слов, ни собак, ни света, Голубая комета, клаксонный больной гобой, Я все думала, что умру – но чтоб так, что в среду? А кого я любила? Ты думал, что я о том, Что вся жизнь пронеслась пред пустыми насквозь глазами Наш любимый бог улыбнулся щербатым ртом, Завещал мне свой единственный крик тарзаний, Шелестит газета, голос, голодный гам, Я уже написала тебе: «Всё нормально. Села.» Всех, кого я любила – любила по четвергам, Чтоб иметь возможность выспаться в воскресенье. Не жалей десяти рублей, да чего там, ста Наши жалкие чувства тянут на полстраницы, Я пишу: я зла, истерична, плоха, толста. Ты ответишь мне. И все это сохранится. Пронеслась, что лукавить. Действительно пронеслась. Только что там могло пронестись? Ничего и только На закате спускается в воду простая снасть. И кричит пустельга. И сладко. И голос тонкий. А кого я любила? Кричит пустельга. Олень, Подставляет волку жилку на тонкой шее. Я подумала: помидоры по сто рублей Надо было покупать. Ну, куда дешевле.

Ночным захлебнувшись соком, Бессонница бьет в висок мой Вопросами о высоком По классике - например: Бывает ли жизнь на Марсе? На шею ко мне комар сел И пьет мою биомассу Нахально, без всяких мер. Грузиться, пожалуй, хватит. И лучше заснуть в кровати, Проснуться в рассветной вате, С улыбкою до бедра. Ведь утро еще не скоро. И с пола глядит с укором Любимой чашки осколок, Уроненный из ведра. А может, мне сон приснится, Где в небе блестят зарницы, Где флюгер поет синицей, - Казалось, простая жесть. И будет вокруг красиво, И буду кричать: «Спасибо!» Не хмуриться что есть силы И взглядом траву не жечь. .... В восьмом классе Мы начали изучать химию, Там рассказали, что если что-то нагреть, Оно плавится и течет каплями, А потом остывает и становится таким же. Я спросила у мамы: «А деревья, когда сгорают, Тоже должны превращаться в капли, А потом застывать и становиться такими же?» «Нет, - ответила мама, - деревья сгорают совсем. Но это уже органика, Тебе еще это рано знать». С тех пор я не люблю химию. Зачем мне наука, В которой деревья сгорают Насовсем? ..... И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только Богу плакаться на судьбу. И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обожженной и оставят остужаться на холодке. И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек - и тебя ударит мартом по голове. И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, котрые все же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече. Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай, и сердце твое трещит. А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет. И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдагься, то есть даже разбегаетесь сообща. Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам. .... Ты стони над ней, ты плачь по ночам над ней, или что там еще умеешь - тебе видней, а меня не слушай, я-то давно на дне, вот уж сорок дней. А она рыжа в кудрях, а она тонка, а она открывает дверь тебе до звонка, а он легка в кости и в руках мягка - и нашла себе дурака. Ты в обиду ее не даешь, ты вообще хорош, ты пуд соли ешь, последний ломаешь грош, ты ее защищай от бури и от порош, а меня не трожь. Вам-то в рай, вам нынче каждый дворец - сарай, примеряй ее, придумывай, притирай, ты в ее огне, в руках у нее сгорай, а меня - сдирай. Ты бросай плащи под ход ее колесниц, ты пиши ей: «Только без меня не усни», т ы мотайся по дорогам и падай ниц от ее ресниц. Вырезай меня, под горло, под корешок. Закрывай на ключ, остатки сложи в мешок, если был вопрос - то он навсегда решен, а ответ смешон. Ты иди себе, не смотри, как я здесь стою, Ты, дурак, мою пригрел на груди змею, думал, я хожу по струнке, всего боюсь, а вот я смеюсь. Так что ты ее люби, кувыркайся с ней, езди в лес, ходи ботинками по весне, обнимай ее, прижимайся еще тесней, а со мной - не смей. А она в такие верует чудеса, пусть она запомнит все твои адреса, у нее в глазах открытые небеса, у меня - джинса. Только ты ее не пусти, ты сжимай в горсти, пусть она у тебя не плачет и не грустит, а когда она устанет тебя пасти - ты ее прости. Пусть она тебя разденет, пусть оголит, ведь она живет, внутри у нее болит, пусть она тебя возрадует, окрылив, для моих молитв.

Ты рисуй, девочка, небо пошире, солнышко глазастое желти, не жалея, дети девяностых стали большими, тоже выбирают потяжелее. Ты рисуй, девочка, открытые ставни, ты рисуй, девочка, горе - не беда, ты рисуй, девочка, кем ты не станешь, как ты обрастаешь словом «когда». Ты рисуй, девочка, жаркие страны, голубые елочки, город весной, оставайся, девочка, юной и странной, зубиком младенческим под десной. Ты не бойся девочка, это лото же: повезло с карточкой - значит, победил, тяжело мне, девочка, и светло тоже, так рисуй, девочка, краски разводи. Ты рисуй, девочка, золотой остров, у твоей кисточки нужный нажим, стали большими дети девяностых, тоже научились правильно жить. Ты рисуй, девочка, вязкие кошмары, ты рисуй, девочка, дымку на морях, вроде все нормально, а тебе мало, у твоей мамы седина в кудрях. Ты рисуй, девочка, позабудь об этом, ты рисуй летом Казанский собор, мама твоя плачет, что ты стала поэтом, плакала бы лучше, что ты стала собой. Ты бери, девочка, кальку и ватман, чтобы размахнуться во всю длину. Заходи, девочка, заходи в ад мой, я тебя огнем своим прокляну. Мир хороший, девочка, только для взрослых, он красивый, девочка, хоть и грубит. Ты старайся, девочка девяностых, младшая сестренка моих обид, Ты рыдай, девочка, всем, кто не дожил, все свои молитвы на листочке спрессуй. Ты рисуй девочка, ты ведь художник, ты рисуй девочка, только рисуй. Ты играй, Господи, в шахматы и нарды, ты вози, Господи, на печи Емелю, не давай мне, Господи, того, что мне надо, дай мне только, Господи, понять, что имею.

Бесполезно на переправе менять коней. Возвращались девочки с фестиваля, На метро повально не успевали. Заходили в бары и магазины, Ветер дул с залива, весьма сквозило. Ветер дул с залива и было мерзко. Набирали длинные эсэмэски, Что метро закрыто, что все в печали, Запоздалые мальчики их встречали, Уводили в кухни, кормили супом. Ветер дул с залива, но было сухо. Я успела в метро, я вошла в квартиру, Было жутко сухо и очень тихо. Бесполезно менять составы на перегоне. Холодильник мёрз, согревался чайник, Ветер дул с залива, кричали чайки. Засыпали окна вокруг помалу. Я о чем-то важном не понимала. Ветер дул с залива и было жутко. Я ведь так же, как ты, сочиняю шутки, Я люблю вкус кофе и цвет брусники, Я люблю ту же музыку, те же книги. Ветер дул с залива и черт с ним. Мне же Быть не трудно грубой, не сложно нежной, И какой бы я ни держалась роли, Мы с тобой не одной, мы похожей крови. Но ни один мой шаг не приблизит тебя ко мне. Я тебя боялась и между делом Я росла над собой, а потом худела, Ни один мой текст ни одним абзацем Не поможет рядом нам оказаться. Тяжело уснуть, тяжелей проснуться. Мне б хватило ладонью тебя коснуться, Ветер дует с залива и пахнет тиной. Я люблю немногих. Увы, тактильно. Возвращаясь домой, я была, как будто Фестивальной девочкой-незабудкой, Но потом я успела. И проиграла, А она осталась. И завтра, рано, Не одна дорога к дому в пустом вагоне. Ни один мой текст для тебя не важен, Ветер дует с залива. Сегодня влажно. Я не знаю, муссон он или пассат он. Я пишу сегодня без адресата. Ветер дует надводный из индо-, афро-. Я пишу сегодня, вчера и завтра Ночь траву покроет росистым лаком, Я сегодня кажется поняла, как Бесполезно на переправе менять коней. Бесполезно менять составы на перегоне. Ни один мой шаг не приблизит тебя ко мне. Ни одна дорога к дому в одном вагоне.

Время не режет - просто меняет рейтинг, Вроде бы был ребенок - теперь божок, Холодно, - плачет, - холодно мне, согрейте! Только ухватишь за руку - обожжет. Слушай, до нас ему, в общем-то, мало дела, Так, проходя, морщинку смахнуть с чела, Знаешь, я даже как-то помолодела, Снова линяю в гости по вечерам. То есть бежать, бежать - и всегда на старте, Вроде бы так старалась, жила, росла, Помнишь, была такая - ни слов, ни стати, Вот и теперь примерно такой расклад. Даже неясно - девочка или мальчик, А разобраться так и не довелось. Помнишь, ходил дракончих, ночной кошмарчик, Зыркал недобро, цепко из-под волос. Брызгалась лампа искорками в плафоне, Ноги росли, плыла голова, а ты Жил у меня паролем на телефоне - Те же четыре буквы - для простоты. Слыгшяшь - ее не трогать, она укусит, Или засадит в горло свою любовь, Время меня застало на третьем курсе, Дав мне четыре года побыть любой. То есть побыть собой. Ну скажи на милость, Дергалась, трепыхалась - и хоть бы хны. Ты вот ну хоть на чуточку изменилась, Кроме короткой стрижки в разводах хны? Видимо, слишком мало тебя пороли, Мало стучали в темечко мастерком. Ходишь, запоминаешь его паролем, Мечешься, забываешь его стихом. Время не лечит - просто меняет роли, После спектакля - тот же виток судьбы. Если ты набиваешь его паролем, Значит, ты не сумеешь его забыть. Что же, не веришь? Радуйся, смейся, спейся, Мучайся, издевайся, на том стоим. Только ты снова щелкаешь по бэкспэйсу, Только он снова снится тебе своим. ... Ей двадцать пять, у нее не жизнь, а несчастный случай. Она все время спешит и все время не успевает. А он говорит ей в трубку: "Маленькая, послушай", И она от этого "маленькая" застывает. Не отвечает и паузу тянет, тянет, Время как будто замерло на часах. И сладко чешется в горле и под ногтями, Ну, там, где не почесать. Ей двадцать пять, у нее не нрав, а пчелиный рой. Сейчас все пройдет, сейчас она чай заварит. Она сама боится себя порой, А он ее маленькой называет. Сосед нелепо замер с раскрытым ртом, Размахивая руками. Двухмерный, как будто бы он картон, А может, бордюрный камень. Ей двадцать пять, у нее не вид, а тяжелый щит, У нее броня покрепче, чем стены в штольне. Как посмотрит пристально - все вокруг затрещит. А он не боится, что ли? Он, наверное, что-то еще говорит, говорит, Что он не придет, что прости, мол, что весь в цейтноте. Она не слышит. У нее внутри что-то плавится и горит. И страшно чешутся ногти. .... Рождаешься самой, что ни на есть, красивой, А вырастаешь самой обыкновенной, Такой, что могла прийти – но не попросили, Такой, что он бы зашел, но устал, наверно. Рождаешься самой светлой и синеглазой, Рождаешься самой ясной, самой лучистой, А вырастаешь так, чтобы жить – негласно, Но так, чтобы ждать – пожалуй, что не случится. Рождаешься главной ролью в кассовом фильме, Чтоб страшный сюжет, но в конце тебя не убили, Рождаешься милой, ласковой, простофилей, Но самой любимой, Боже, самой любимой. И если ты даже думаешь: счет не начат, То входишь в свой дом, в котором темно, как в зале, И видишь слова, адресованные иначе, Картинки, на которые не позвали. Сломались часы. Купи китикэт и фэйри, Порвалась струна. Порошок и перчаток пару. Когда-то в детстве к тебе прилетела фея Потом улетела, увы, не туда попала. И если позвали, то пьешь вино через силу, Смеешься раскатисто, счет обнулился снова. Но если во сне ты будешь самой красивой, То завтра вставать, как водится, в полвосьмого.

... Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином, Не дай тебе бог засыпать в незнакомой постели, Не дай вам господь представать перед богом нагими Пред богом, пред утром, где стекла едва запотели, Не дай тебе бог говорить о любви в смсках, И в письмах читать между строк в коридорах осенних. Не дай тебе бог не найти подходящего места, Точнее найти – и все время жалеть о соседнем. И если ты будешь, а я ведь уверена – будешь, Бродить по ночам, безответно по городу шляться. Дай бог тебе, милая, в целом не выбиться в люди, А вбиться в себя, безнадежно, по самую шляпку. И если ты стерпишь – а я уже знаю, не стерпишь Мои дидактически точные фразы «как в школе», Поверь, что шиповник был тоже лохматым и терпким, И так же кололся. И так же болели уколы. И тот же минор и мажор – будто в «Хава Нагиле», И те же обиды – настолько сильнее меж прочих. Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином А все остальное, мне кажется, будет попроще.

... Моя к Германии любовь нехороша, Она совсем как подростковая любовь, Когда все время пишешь имя, не дыша, На парте, стенке, на поверхности любой. Моя к Германии любовь - напрасный труд, Такое детское смешное баловство, Таких, как я, при жизни в небо не берут, Таким, как я, бродить по снегу под Москвой. Моя с Германией любовь не стоит свеч, Да что там, лампочки не стоит в сотню ватт, Моя с Германией любовь не стоит встреч, Я слабоват, я глуповат, я трусоват. Мой город мал, мой город хил, в нем сельдь и торф, Ты заходи, а я останусь у дверей, Не для меня построен Цонс и Дюссельдорф, Не для меня придуман Гамбург или Рейн. Ты подожди, я постараюсь не мешать, В тебе ведь всякая любовь разрешена, Ведь тонок шпиль на острие карандаша И пахнет пряником имбирным тишина. А снег опять у нас не выпал на Покров, Мой город вводит экономию белил, Моя Германия опять мне портит кровь, Я под Москвой, она все мстит мне за Берлин. Моя к Германии любовь нехороша, Она навязчива, прыщава и бледна, Купи мне бретцель, сшей мне дирндл, дай мне шанс, Моя любовь в тебя ничуть не влюблена. Моя страна на горле стягивает нить И отпускает, позволяя сделать вдох, Моя Германия, прошу, vergiss mich nicht, Трах-тиби-дох, Ich liebe dich, Ich lebe doch. для знатоков немецкого: Mein lieber Freund, ich bin dein kleiner Schlüssel, Ich kann dein Herz der Ewigkeit verschließen. Für mich, das weißt du, gibt es keine Lüste, Ich bin die erste in der Todesliste. Du bist der Letzte dort, ich bin die Erste. Ich würde alles liebend gern verlassen, Und du... Du magst dein Trinken und dein Essen; Du hast am Abend Mädchen, Wein und Lachen. Ich bin sehr glücklich. Immer bin ich glücklich Mit dir, mit Tod, mit Einsamkeit, mit Kummer. Wie es auf Russisch heißt: "potschi tschto umer" Dem Tod gewidmet, zufällig am Leben, Ich weiß hier keine Worte, keine Weise, Es gibt die Regel. Ich hab nichts zu geben. Und diese Regel, ja, natürlich weiß ich. Ich bin die erste in der Todesliste. Noch vor den Mördern, Schändern und so weiter. Mein Brief für dich liegt oben in der Kiste. Wir werden nie uns treffen. Und das weiß ich. Du bist ein Engel und ich bin ein Teufel. Du wirst wohl von mir mit den Enkeln sprechen. Wogegen ich... Ich bin nur ein Verkäufer In dem Geschäft des scharfen Lebensrechens. Du kannst mich als Gerät im Dorf benutzen. Ich bin die erste in der Todesliste. Ich bin ein Schlüssel, und ich sag dir dies: Du bist vielleicht der Prinz, ich bin die Laus. Du kannst zwar ohne mich ins Paradies, Doch ohne mich, den Schlüssel, niemals raus.

Пить по ночам нельзя. Петь по ночам нельзя. И танцевать без музыки тоже почти нельзя. Можно смотреть в окно. Можно смотреть кино. Можно глаза зажмуривать, только внутри темно. Пить по ночам нельзя. Будешь потом рыдать. Только уткнуться некуда, кроме как в свой рукав. Есть по ночам нельзя. Всяческая еда, не принося спокойствия, переползет в бока. Петь по ночам нельзя. Нот-то нет в темноте. Ноты - на то и ноты, чтоб избегать темнот. Ты тут поешь-поешь, ноты не те, не те, да и слова не те, если не мимо нот. И танцевать нельзя. Снизу соседи спят. Сверху соседей нет. Сбоку соседи есть. Вот и сиди, сиди. Весь с головы до пят тихий, простой, пустой - даже не факт, что весь. Быть по ночам нельзя. Воздух вокруг таков, что раствориться проще, чем не раствориться там. Можно слушать. Сверчок. Четкий стук каблуков где-то по площади. Можно гладить кота. Можно задернуть ночь. Можно огонь зажечь. Слушать, как лифт ползет, крадучись, к этажу. Слушать, как гулкий ветер перебирает жесть, как потирает лапки древоточащий жук. Можно гладить кота. Можно гладить белье. Можно взбивать подушку, нет, не мычащим "ты". Можно смотреть в окно. Кто-то в ночи поет. Кто-то тоже боится, видимо, темноты. Мама твердила: "Спи". Или придет Кащей. Бука, Баба Яга, Оле и Олин брат. Я собрала рюкзак, полный нужных вещей, если что, расскажу, что я решила брать. Спать по ночам нельзя. Трижды налево сплюнь. Если уснешь - не вынырнешь, слишком там хорошо. Я собрала рюкзак. Я по ночам не сплю. Двадцать два года жду, чтобы хоть кто пришел. ..

Хочешь вдохнуть свободы - так топай лесом, Лесом, меня не мучай, тропинка слева, То, что для всех смертельно, тебе - полезно, катится твой клубочек - и топай следом. Нюхай фиалки, небо руками трогай, Падай, потом захлебнись в поднебесной глуби. Если ты хочешь женщину - женщин много, Только одна загвоздка: они - полюбят. Можешь поверить в Будду или в Мадонну- Прятать в ключичной ямочке крест нательный, Но не проси у них ни тепла, ни дома, То, что другим полезно, тебе - смертельно. Время темнеет, в петли свернулись реки, В ноги твои, как змеи, вцепились травы. Ты пошутил однажды - шути вовеки, Раз уж судьба такая тебе по нраву. Много ли надо - лишь перепутать строки, Просто слова - а их не бывает жалко. Бог надорвал пупок от твоей остроты, Черти краснеют - для них это слишком жарко. Даже в пустыне - кто-нибудь да услышит, И не смотри назад, разделяй и царствуй. Ты будешь первым - а значит, не будешь лишним, То, что другим - отрава, тебе - лекарство. И заслонить дорогу тебе - не выйдет, Деве ли, Дон Кихоту ли в медном шлеме. Хоть носороги, знаешь ли, плохо видят, Это при их масштабах - не их проблемы. Сердце стучит, как маятник, время лечит, День заблудился в сумраке скорбных комнат. Если ты все забудешь - тебе же легче Только одна загвоздка: другие - помнят.

... Тебе на Гостинку, а мне - на Татарина-в-дом, Тебе в Парк Победы, а мне - на Плато Поражений, Ты вечно в движенье куда-то, я вечно ведом В другую, в обратную сторону этих движений. Я часто один, а тебя я ни разу одной Не видел. Ты ангел, меня же попутал нечистый. И я покупаю входные, но твой выходной Ни разу не выпал на эти счастливые числа. Я знаю, что миру тебя подарила зима, Меня же принес бесконечный июльский пожар, но Ты знаешь, я даже согласен с тобой на роман, Хотя, если честно, мне нравятся малые жанры. ... Дмитровка плещет людьми и совсем тесна, В центре Москвы опять началась весна. Солнце сияет в тысячи мегаватт, Плавит под куполами пасхальный гвалт. Высох асфальт, расправился, посерел, Слышно вдали, как плавится вой сирен, Где-то случилась смерть, но о том не сметь. Видно, у Бога просто упала сеть. Видимо, слишком часто и горько мы Плакали в небо, боясь не прожить зимы, И не хватило сил - на последний шаг. Солнце у нас в глазах, перезвон - в ушах. Резкое солнце, тени так глубоки, Ангелы с сетью порванной - рыбаки. Что же, все твои казни совершены. Дай тишины нам, Господи. Тишины. .... каждый день, каждый год обязательно кто-то умрет то в миру, то в ЖЖ, то в каком-нибудь метапространстве. обернешься на миг, чтоб сказать торопливое "здравствуй", а кому говоришь - уже смотрит навеки вперед. каждый день, каждый год обязательно кто-то устал, и ушел, как весенние льдины по синему руслу, как ползет седина по косе по песчаной, по русой, как разбитые камни ложатся могилой у скал. каждый день, каждый час, но не делай такого лица, кто же знает - быть может, мы будем молить о таком же - прикурить напоследок, запить - чтоб морозец по коже, прошептать: "Боже, как всё доста..." и упасть у крыльца ...

Эта сказка проста - как вся жизнь проста. Плывут по морю три голубых кита. На китах черепаха - больше всех черепах. На черепахе Земля, на земле гора. На горе горячее солнышко по утрам. На горе сижу я и держу тебя на руках. Киты плывут в распахнутой глубине. Черепаха спит, Земля на ее спине, Голубая сверху, болотистая извне. Гора шевелит усталым своим плечом. Я держу тебя и не думаю ни о чем. Ты лежишь на руках и не думаешь обо мне. Уплывут киты - и всё упадет во тьму. Черепаха уйдет - китам она ни к чему. Упадёт Земля - черепаха и не заметит. Раскопают гору - Земля не замедлит ход. Не увидишь жизни, пока не почуешь смерти. Засыхает трава - так заново прорастет. На весеннем песке поставит свою заплату. Но ослабнут мои ладони - и ты заплачешь. Потому плывут киты, черепаха спит. А тебе во сне приснится огромный кит И земля, и гора, и солнышко вместе с нею. И весенний песок и отблески на траве, И прозрачное море - соленое на просвет. Я не буду сниться - есть дела поважнее.